Последнее отступление. Последнее отступление Претерпевший до конца

В. ДЫМАРСКИЙ: Добрый вечер, уважаемые слушатели. В прямом эфире «Эха Москвы» очередная программа «Цена Победы» и мы, ее ведущие, Дмитрий Захаров…

Д. ЗАХАРОВ: …и Виталий Дымарский. Здравствуйте.

В. ДЫМАРСКИЙ: Тема нашей сегодняшней программы: «Лето 1941 года. Отступление». Обозначили тему коротко, но по объемам, по масштабам тема практически неиссякаемая, практически, наверное, неподъемная в одной программе…

Д. ЗАХАРОВ: Да и не в одной…

В. ДЫМАРСКИЙ: Может быть даже и не в одной, и мы, разумеется, не рассчитываем на то, что мы исчерпаем всю эту тему в течение ближайших пятидесяти минут. Тем не менее все-таки поговорим на эту тему - первые дни, недели и месяцы войны, что происходило на всех фронтах. Но перед этим, как всегда, я должен напомнить наш эфирный пейджер 725-66-33, сказать, что в конце программы будет очередная зарисовка из «портретной галереи» Елены Съяновой, и мы сегодня с учетом такой темы многослойной, может быть, больше времени уделим разговору с вами, уважаемые слушатели, по телефону и ответам на вопросы, которые вы нам уже прислали по Интернету. Вот такой план действий, сценарий нашей сегодняшней программы. С чего начнем, Дима?

Д. ЗАХАРОВ: С вопросов по Интернету.

В. ДЫМАРСКИЙ: Давай с вопросов прямо сразу, поскольку сегодня мы не будем включать в начале телефон, поскольку не считаем, что вопросы, которые вы задаете в начале программы, могут быть настолько широки, еще раз повторяю, поскольку тема очень широкая, что мы сегодня попробуем начать с вопросов по Интернету. Сергей из Подмосковья: «Здравствуйте. Чем Вермахт брал Т-34, если у Т-35 и «КВ» потери от огневого воздействия противника не превышали 10%, то по Т-34 статистика иная, 25-30%, ни одна танковая пушка немцев в начале войны существенной опасности для Т-34 не представляла. Зенитка-88 не тот аппарат, который таскает в боевых порядках наступающая пехота и танков. Неужели всех побили тем совершенно мизерным количеством 50-мм пушек да чешскими 47-мм?» Вот такой технический вопрос.

Д. ЗАХАРОВ: Да, вопрос технический и по сути верный. Надо сказать, что из тех Т-34, которые были выпущены до 22 июня 1941 года, значительная часть была потеряна не в результате огневого воздействия. Огромное количество танков было брошено из-за того, что выходили из строя фрикционы, коробки передач в силу того, что танкисты, механики-водители просто не умели пользоваться этими машинами. Что же касается потерь от воздействия огня, то памятуя мемуары Ханца Фон Люка, это любимец Роммеля, командир сначала разведывательного батальона, потом разведывательного полка и более крупных соединений, то во время боев на советско-германском фронте Ханц Фон Люк был вынужден таскать именно в передовых соединениях знаменитые немецкие 88 - зенитные орудия, которые использовались для борьбы с нашими средними и тяжелыми танками. Поскольку для перемещения 88 использовались тягачи с наполовину гусеничным ходом, на тягаче, собственно, размещался расчет, перемещали они их достаточно быстро, и пользовались они ими, надо сказать, весьма квалифицированно. Пока у них не появилась пушка ПАК-40 калибра 75 мм, специальная противотанковая, 88 у них была основная палочка-выручалочка.

В. ДЫМАРСКИЙ: Хорошо, Дима, спасибо. Давайте еще один вопрос, такой общий: «Уважаемые Виталий и Дмитрий, - пишет нам Дмитрий Арсентьев, веб-мастер из Москвы, - планируете ли вы рассказать о народном ополчении? Планируете ли вы рассказать о Вяземском сражении, о его роли в обороне Москвы?» Уважаемый Дмитрий, планируем. Но я думаю, что просто народному ополчению стоит посвятить отдельную программу, чтобы не говорить об этом вкратце и походя. Что касается Вяземского сражения и его роли в обороне Москвы - естественно, об этом тоже будем говорить, просто немного позже. Мы стараемся придерживаться календаря событий, некой хронологии, и пока мы находимся только в самом начале Великой Отечественной войны, то есть в самых первых ее днях, неделях, может быть, месяцах. Просьба из Ленинграда от инженера Анатолия: «Расскажите, пожалуйста, про бой под Ельней, когда немцев разгромили первый раз. Использовались ли там «Катюши»?» Ну, я думаю, что то же самое, мы обязательно до этого дойдем, уважаемый Анатолий, но не тема сегодняшней программы. Вот вопрос из Питера от Гены, который пишет про себя «учусь», он спрашивает: «Это правда, что финны хотели провести границу по правому берегу Невы? С кем бы они тогда граничили?» Ну, уважаемый Гена, здесь я постараюсь вам вкратце ответить.

Д. ЗАХАРОВ: За Маннергейма.

В. ДЫМАРСКИЙ: Финны вообще мало чего хотели в этой войне, и существует такой эпизод, который очень редко почему-то в нашей исторической литературе приводится, если это можно назвать эпизодом, вообще это называется вторая советско-финская война. Вот про первую советско-финскую войну как-то мы уже говорили, и вообще, это достаточно известные события. А вот что касается второй советско-финской войны, она была очень странной, поскольку в первые же самые дни после того, как немцы начали наступать на Советский Союз, где-то 24 июня, советские войска на северо-западном направлении действовали очень странно. Имея установки, видимо, еще довоенные о плане действий, советские войска вместо того, чтобы занять оборону или наносить какие-то контрудары по наступавшим немецким войскам, в основном, группы «Север», которые двигались в направлении Ленинграда, так вот в этот самый момент самый мощный удар, которые нанесли советские войска, пришелся вовсе не по немцам.

Д. ЗАХАРОВ: Планировался, планировался.

В. ДЫМАРСКИЙ: Да, и воздушная армада устремилась почему-то на Финляндию, и вечером 25 июня финский парламент объявил, что Финляндия находится в состоянии войны с СССР, хотя в принципе Финляндия не собиралась воевать с Советским Союзом.

Д. ЗАХАРОВ: Да, она еще об этом не знала.

В. ДЫМАРСКИЙ: Да, причем даже вечером 22 июня 1941 года посол СССР в Хельсинки некто Орлов заявил о том, что советское правительство будет уважать нейтралитет Финляндии. Ну, здесь можно долго говорить о, так сказать, «успехах» наших войск на этом финском направлении, контрудар был достаточно мощный, но получил и достаточный отпор со стороны не самой сильной, я думаю, на то время финской армии, но самое главное, что для финнов это было полной неожиданностью, они еще накануне начала этих действий на восточном фронте, они говорили в разговорах с тем же немецким командованием и немецким высшим руководством, оговаривали, вернее, свою совершенно нейтральную роль в войне и не собирались воевать на стороне фашистской Германии, и просто обстоятельства, вот этот контрудар, совершенный советскими войсками по плану, составленному еще до 22 июня 1941 года, буквально вынудил финнов объявить себя в состоянии войны с Советским Союзом, хотя, повторяю еще раз, никаких планов такого рода у них не было.

Д. ЗАХАРОВ: И выходить на берег Невы они, вообще-то, не собирались. То есть в мечтах они, конечно, видели возвращение территорий, с которых бежало почти полмиллиона финнов в результате Зимней войны, но не более того.

В. ДЫМАРСКИЙ: Просто такой, довольно показательный факт: вплоть до 1945 года на финских аэродромах совершенно точно, скрупулезно соблюдался приказ Маннергейма не совершать никаких полетов над Ленинградом, то есть даже уже когда вторая советско-финская война, начавшаяся 25 июня 1941 года, была в самом разгаре, они ни до этой войны, ни во время, ни после не совершали…

Д. ЗАХАРОВ: Ну, Ленинград не был в сфере их интересов.

В. ДЫМАРСКИЙ: Вообще, разумеется, был интерес восстановить свои территории, но в то же время понимая как бы соотношение сил…

Д. ЗАХАРОВ: И возможных последствий.

В. ДЫМАРСКИЙ: …да, финны, в общем, не собирались ни на кого нападать, и, как нас спрашивает Гена, никаких границ по правому берегу Невы тоже проводить не собирались. Вот еще к финскому вопросу. 24 июня, то есть накануне нашего контрудара, ну, времена, как понимаете, не самые веселые были, «Известия» - такой исторический факт - поместили статью о том, как подавляющее большинство населения Финляндии недовольно правящим режимом, то есть на третий день войны «Известия», как вы сами понимаете, не просто газета, а высшее руководство страны через газету было озабочено недовольством заграничных братьев по классу вместо того, чтобы заниматься конкретными военными боевыми действиями с конкретным противником, который шел на этом направлении, на северо-западном. Ну, здесь много можно говорить на эту тему. Перейдем к другому вопросу. Вика с Урала нам пишет: «Как максимально далеко допускалась возможность отступить союзным войскам? До Урала? За какой чертой Сталин мог попытаться договориться с Гитлером о мире?»

Д. ЗАХАРОВ: Вопрос, конечно, интересный, хотя определенного ответа он не имеет, во всяком случае рассекреченных документов на эту тему видеть не приходилось. Вероятно, договариваться бы пришлось, если бы была взята Москва, потому что правительство к тому времени, когда немцы стояли под Москвой, уже было эвакуировано в Куйбышев, равно как и большая часть дипломатических миссий, город в значительной степени был подготовлен к взрывам, о чем мы тоже расскажем, когда дойдем до темы обороны Москвы. Ну, немцы собирались дойти до Урала, в их планах это было, безусловно, предусмотрено.

В. ДЫМАРСКИЙ: А в наших планах, я думаю, что просто этого не было и не могло быть, поскольку…

Д. ЗАХАРОВ: Виталий, простейший пример: наша группировка войск под Шауляем. Командир группировки открывает 22 июня секретный пакет, в котором содержится приказ, что он должен делать в случае начала войны. Оказывается, в случае начала войны он должен захватить Восточную Пруссию. Вот, собственно говоря, ответ как бы вполне понятен.

В. ДЫМАРСКИЙ: Давай еще посмотрим, нам уже на пейджер начали приходить вопросы. Павел из Москвы спрашивает: «Можно ли где-то найти советские или немецкие топографические карты, километровки или крупнее?» Павел, откровенно говоря, не знаю.

Д. ЗАХАРОВ: Ну, в архивах, вероятнее всего, можно.

В. ДЫМАРСКИЙ: Поскольку речь зашла о картах, просто один эпизод по поводу отражения натиска врага на Северном фронте, к которому, в общем, никто никогда в жизни не готовился. Могу сказать, эти карты вы точно не найдете, потому что в войсках, в советских войсках, даже не было топографических карт собственной территории.

Д. ЗАХАРОВ: В том районе.

В. ДЫМАРСКИЙ: Да. И есть воспоминания Галушко, я просто его процитирую: «Перед командиром батальона лежала схема-карта, предназначавшаяся, наверное, для туристов или автолюбителей. Ничего иного в распоряжении комбата не было. подразделение давно ушло из района, для которого имелась военная топографическая карта».

Д. ЗАХАРОВ: Ну, и такое тоже бывало, безусловно. Однако немецкие карты, вероятнее всего, должны быть в Подольском архиве, других архивах Минобороны. Что касается наших - ну, это тоже, естественно, архив Минобороны.

В. ДЫМАРСКИЙ: Дим, знаешь, вот здесь пришел еще один вопрос, на который, я думаю, что надо ответить, хотя мы уже много раз на эту тему говорили. Алексей из Москвы, я не буду цитировать его вторую фразу, это, Алексей, знаете, бред, не будем повторять в эфире, но вот первая фраза ваша, вы пишете: «Какие-то странные у вас передачи, все норовите о поражении советской армии рассказывать». Уважаемый Алексей, мы сейчас находимся про хронологии войны в июне 1941 года. Если вы хотите, чтобы мы про июнь 1941 года рассказывали о победах советской армии, то, увы, мы ничего здесь сделать не можем, историческая правда выше нас, обстоятельства выше нас. Но я вас уверяю, Алексей, что поскольку мы идем по хронологии, мы, естественно, дойдем и до побед советской армии, потому что, вы знаете, для нас это совершенно не секрет. Мы знаем такую вещь - может быть, вы ее не знаете - что советская армия в конце концов победила в этой войне, так что до побед советской армии мы обязательно дойдем. Ну, а то, что в июне 1941 года не было побед, это не к нам, Алексей.

Д. ЗАХАРОВ: Перейдем к делу. Кратенько хронология того, как все происходило. Надо сказать, что операцию «Барбаросса», то есть вторжение на территорию Советского Союза, Вермахт планировал осуществить не 22 июня, а 15 мая 1941 года, однако она была отложена, потому что немцам пришлось двинуться на Балканы, где достаточно неэффективно действовали итальянцы, чтобы обезопасить свой южный фланг. Соответственно, на это ушло некоторое время, и поэтому планы наступления на Советский Союз были перенесены на 22 июня. Планы предусматривали следующее: «Южная группа», которую возглавлял Рунштедт - это четыре армии и одна танковая группа под командованием Клейста - должна была идти на Киев и в долину Днепра, соответственно, захватить и уничтожить наши силы между Припятскими болотами и Черным морем. Группа армий «Центр», которой командовал Бок - это два армейских и два танковых корпуса, корпус Гудериана и корпус Гота - должны были идти традиционным путем завоевателей, то есть Варшава - Смоленск - Москва, и эти бронированные клещи должны были сойтись в верховьях Днепра, чтобы потом уже захватить Москву. «Северная группа» под командованием Лейба - это две армейские группы и 4-я бронетанковая группа Гепнера - должна была двигаться на Ленинград, уничтожая наши силы в зоне Балтийского моря. Что касается Финляндии, Виталий уже сказал, она была формальным союзником, но особо активных действий по углублению на нашу территорию не вела. Единственное, что их интересовало, это Карельский полуостров. И, соответственно, группа генерала Фалькенхорста, это так называемая «норвежская армия», оставалась далеко на севере, ее задача была отрезать линию сообщений Ленинград - Мурманск. В общей сложности немцы для осуществления своих планов выделили 162 наземных дивизии, это около 3 миллионов человек. Обычно к ним присоединяют наземный персонал «Люфтваффе», все до единого имевшегося в странах-сателлитах пехотинца, связиста, телефониста и кого угодно еще, и тогда цифру личного состава доводят до 4 миллионов 300 тысяч. Но на деле понятно, что наземные экипажи «Люфтваффе» с винтовками не бегали, понятно, что в передовой группе находились далеко не все силы, и реально ситуация на 22 июня была такова: на нашей границе находилась 101 пехотная дивизия немцев, 10 мотопехотных, 4 горных, 1 кавалерийская и 5 дивизий СС. В общей сложности 128 дивизий или 3 миллиона 562 тысячи человек. Что было противопоставлено им? Мы можем, опять же, рассматривать РККА - Рабоче-крестьянскую Красную армию - с теми частями, которые не были развернуты в западных округах, которые находились в глубине страны и которые находились на Дальнем Востоке, тогда у нас получится 5 миллионов 774 тысячи человек, но на деле соотношение сил на западной границе было таково, что у нас там было 3 миллиона 289 тысяч 851 человек, чтобы быть точным, то есть группировка абсолютно сопоставимая с тем, что нам противопоставили немцы. Соответственно, у нас танков и штурмовых орудий на западных направлениях было 15 тысяч 687, у немцев - 4 тысячи 171, это с самоходками. И самолетов у нас только в западных округах-фронтах было 10 тысяч 743 штуки, у немцев в общей сложности, если приплюсовать сюда румынские, венгерские, финские, один Бог ведает какие, было бы 4 тысячи 800. Чисто немецких было меньше 4-х тысяч, о чем я неоднократно говорил, из которых 60% составляли бомбардировщики и менее 30% приходилось на истребители, то есть где-то порядка менее тысячи штук. Если к ним плюсовать двухмоторные истребители-бомбардировщики, то натягивают до тысячи, на самом деле их было порядка 640, «Мессершмиттов», которые, собственно, осуществляли перехват и уничтожение воздушной техники. Такова была ситуация. Кто противостоял немцам? Соответственно, вдоль западных границ в аннексированных регионах Польши, Бессарабии и Балтийских государств к югу от Припятских болот находилась группа Юго-западного фронта под командованием маршала Буденного, к северу от болот и далее вдоль литовской границы располагалась группа Западного фронта под командованием маршала Тимошенко, Северо-западный фронт возглавлял маршал Ворошилов, который разместился в Балтийских государствах. Силы, которые были противопоставлены немцам, я назвал. В техническом отношении мы многократно превосходили нашего противника, что, однако, никакого решающего значения в дальнейших событиях, к сожалению, не возымело.

В. ДЫМАРСКИЙ: Дим, извини, я перебиваю, поскольку здесь пришло такое сообщение на пейджер. Вот я люблю безапелляционность некоторых людей: «Вранье!». Это про меня. «Финляндию очень даже интересовала наша Карелия и Кольский полуостров».

Д. ЗАХАРОВ: Вообще-то Карелия была их.

В. ДЫМАРСКИЙ: Да. «Первые дни финны не решались объявлять нам войну, но позволяли немцам совершать налеты со своей территории. Наши потребовали это прекратить, и после отказа разбомбили финские аэропорты». Значит, рассказываю. Существует у некоторых советских историков такая версия, которую пытается внушить нам слушатель, но даже те советские историки, которые эту версию активно разрабатывали, и то они не решились написать, что на финских аэродромах базировалась немецкая авиация. Версия была примерно такая: в целях ослабления авиационной группировки врага и срыва готовившегося налета на Ленинград, Ставка приказала подготовить и провести массированные удары по аэродромам Финляндии и Северной Норвегии - вот здесь внимание - где базировались авиачасти 5-го воздушного флота Германии и финская авиация. Понимаете, как хитро поставлена фраза, потому что на аэродромах, оккупированной немцами весной 1940 года Норвегии, реально были немецкие авиачасти, в том числе бомбардировочная группа, они действительно с первого дня войны бомбили город и порт Мурманск и Кировскую железную дорогу, но на финских аэродромах ни одной эскадрильи «Люфтваффе» не было. И, еще раз повторяю, финская авиация вплоть до 1941 года выполняла приказ Маннергейма, о чем я уже говорил, не совершать никаких полетов над Ленинградом, и приказ этот строго соблюдался, так что вранье, уважаемый слушатель, вы, к сожалению, не подписались, вообще-то у нас не полагается отвечать на послания без подписи.

Д. ЗАХАРОВ: Надо сказать, что в дальнейшем немцы использовали финскую территорию, они летали из Петсама на Ленинград, это ягдгешвадер-54 «Грюнхерц» работал оттуда или, как выражались немцы, обслуживал Ленинградский фронт, но это было несколько позже.

В. ДЫМАРСКИЙ: Кстати говоря, поскольку мы заговорили о северо-западном направлении и об отступлении, в первые дни войны корпус Манштейма прошел 255 километров от границы до Даугавпилса за четыре дня, то есть средний темп продвижения был примерно 64 километра в день. Корпус Рейнгардта прошел от границы до городка Крустпилса на Западной Двине за пять дней, средний темп продвижения 53 километра в день. В то же время наши мехкорпуса, надо сказать, тоже шли, только в другую сторону, даже с большей скоростью, они примерно проходили напрямую по сто километров в день.

Д. ЗАХАРОВ: И при этом, как я уже говорил, отвечая на вопрос слушателя, мы теряли огромное количество танков и другой техники без боевого соприкосновения с противником именно в силу того, что система «человек-оружие» не работала, то есть люди просто не умели эксплуатировать технику, которая находилась в их руках. В короткий промежуток между 22 июня и 10 июля война началась на фронте протяженностью порядка 3 тысяч 200 километров с севера до юга. Группа армий «Центр» к 10 июля уже взяла в бронированные клещи Минск, при этом она захватила сходу порядка 300 тысяч человек пленными, 2,5 тысячи танков, которые были, в общем-то, целыми и практически невредимыми за исключением механических повреждений у некоторых из них, огромное количество самолетов, 1400 орудий. Дальше, с 10 по 19 июля, Смоленск, захлопнулся капкан и вокруг него. В плен попадает еще 100 тысяч, еще 2 тысячи танков, 1900 орудий, опять теряем огромное количество самолетов. Одна из ударных групп Бока оказалась всего-навсего в 300 километрах от Москвы на берегу реки Белой, то есть это еще середина июля.

В. ДЫМАРСКИЙ: Вот к середине июля, если подвести такой, более общий, итог, войска Западного и Северо-западного фронтов, это более 70 дивизий, были разгромлены и большей частью взяты в плен. Это за месяц примерно. Противник занял Литву, Латвию, почти всю Белоруссию, форсировал Западную Двину, Березину и Днепр. 16 июля, как ты сказал, немцы заняли Смоленск. В целом же немцы заняли, точнее сказать, прошли…

Д. ЗАХАРОВ: Пробежали, как говорил Виктор Астафьев.

В. ДЫМАРСКИЙ: …да, территорию площадью примерно 700 тысяч квадратных километров, что, кстати говоря, примерно в три раза больше территории Польши, которую Вермахт оккупировал в сентябре 1939 года.

Д. ЗАХАРОВ: В одной из предыдущих передач я упоминал наш замечательный Мобилизационный план № 23 на 1941 год, этот план предусматривал потерю до конца 1941 года 3 миллионов человек, но еще этот же план предусматривал в случае создания армии военного времени мобилизацию 8 миллионов 900 тысяч человек, и мобилизация эта должна была по плану быть осуществлена за месяц, и что самое интересное, после того, как война началась, мобилизация тоже начала достаточно оперативно осуществляться.

В. ДЫМАРСКИЙ: Я вот чего-то завелся со всей это финской историей, и здесь нам опять что-то такое написали про Финляндию. Вот здесь одна очень важная вещь, на мой взгляд. Еще раз повторю: Финляндия не собиралась быть союзником фашистской Германии.

Д. ЗАХАРОВ: Ну, скажем так, она была вынужденным союзником.

В. ДЫМАРСКИЙ: Кстати говоря, Финляндия была социал-демократическим режимом, ну, для сталинского режима все социал-демократы были «социал-предателями», так что это понятно было, но, в принципе, она совершенно была неестественным союзником фашистской Германии, и она собиралась остаться вообще в стороне от этой всей войны советско-германской. Более того, к 24 июня 1941 года, то есть к кануну наступления советских войск на Финляндию, о своем признании нейтрального статуса Финляндии заявили Советский Союз, Англия, Швеция и, между прочим, Германия. Но, почему я еще раз решил вернуться к финской проблеме, потому что есть такое предположение у многих историков, которые внимательно и детально изучали все боевые действия именно на этом направлении - если бы Советский Союз, выполняя эти непонятные довоенные планы, не ринулся бы на Финляндию, то не было бы блокады Ленинграда, то есть если бы Финляндия оставалась нейтральной, то можно с уверенностью почти стопроцентной говорить, что это был бы тот коридор, через который можно было бы и снабжать Ленинград продовольствием и всеми жизненно необходимыми вещами, то есть вот такой страшной блокады города, в которую попал Ленинград, может быть и не было бы, если бы не вот это, на мой взгляд, во всяком случае, здесь абсолютных истин нет, совершенно ненужное наступление на Финляндию и объявленная вторая советско-финская война.

Д. ЗАХАРОВ: Ну, Виталий, как ты знаешь, история не терпит сослагательного наклонения. Вернемся к хронологии. 19 июля - 21 августа. Это момент, когда, по сути, решилась дальнейшая судьба войны благодаря партайгеноссе Гитлеру. Гитлер меняет планы, и чтобы подстегнуть наступление медленно двигавшихся фланговых армий и вопреки протестам Генштаба отдает танковую армию из группы армий «Центр», это танковая группа Гудериана, и вторую армию Максимилиана Фон Вейкса, которые должны были по новому распоряжению поддерживать группу армий «Юг», которая направлялась к Киеву. Соответственно, третья танковая группа, которой командовал Гот, должна была присоединиться к группе армий «Север», чтобы та двигалась тоже более инициативно. То есть вот это размывание сил, которое произошло между 19 июля и 21 августа, оно, к счастью, сыграло нам на руку в значительной степени, потому что произошла некая детериорация и кулак, который существовал на центральном направлении, был существенно ослаблен.

В. ДЫМАРСКИЙ: К тебе вопрос: «Не считайте слушателей за кретинов». Почему вы считаете, что мы считаем вас за кретинов? Непонятно. Ну, ладно, давайте дальше. «За вашими цифрами техники ничего не стоит. Подавляющее большинство наших танков и самолетов в западных округах к началу войны были безнадежным старьем начала 30-х, в значительной мере не действовавшим». Ну, начало 30-х - хорошее старье, вообще-то, начало 30-х, если немцы, по-моему, воевали еще оружием первой мировой войны.

Д. ЗАХАРОВ: Ну, вы знаете, я уже устал отвечать на этот вопрос. Я хочу сказать, что вся статистика, которой мы пользуемся, присутствует в открытой печати, которую вы можете купить в любом книжном магазине. Чтобы вы успокоились: с января 1939 года по июнь 1941 было построено 7 тысяч 500 танков. Более 1,5 тысяч из этих танков составляли «КВ» и Т-34. За период, опять же, с января 1939 по июнь 1941 было построено более 17 тысяч самолетов, из них порядка 3 с лишним тысяч новых типов, о чем я могу рассказать более подробно. С этими всеми самолетами, общее число которых приближалось к 26-27 тысячам, разбиралось 600-640 истребителей. В сентябре немцы оставили на нашем фронте 295 истребителей, потому что им нужно было срочно перебросить одну истребительную дивизию на Сицилию и часть, два полка, они перебросили в Африку, потому что там ситуация была достаточно жаркая. В общей сложности за годы войны на нашем фронте они потеряли 4 тысячи летчиков-истребителей, на западном фронте - 13 тысяч летчиков-истребителей. Вот, подумайте над этим.

В. ДЫМАРСКИЙ: И, может быть, еще немножко поговорить о наших потерях вооружений. К концу сентября 1941 года Красная армия только в ходе семи основных стратегических операций потеряла 15,5 тысяч танков, почти 67 тысяч орудий и минометов, почти 4 миллиона единиц стрелкового оружия, потери авиации уже к концу июля достигли 10 тысяч боевых самолетов. И 3 сентября 1941 года Сталин писал уже Черчиллю: «Без этих двух видов помощи, - а речь шла о высадке англичан во Францию и поставке в СССР 400 самолетов и 500 танков ежемесячно, - Советский Союз либо потерпит поражение, либо потеряет надолго способность к активным действиям на фронте борьбы с гитлеризмом».

Д. ЗАХАРОВ: Ну, вот, просто как бы иллюстрация того, что происходило, в частности, с авиацией. 165-й истребительный полк, летал на ЛАГ-3. После трех боев под Ельней полк был полностью уничтожен. С июля по октябрь 1941 года полк выбивали пять раз. Это вспоминал Герой Советского Союза Горелов Сергей Дмитриевич, который сбил 27 самолетов. 10-й истребительный полк - к концу 22 июня 1941 года в полку осталось 12 целых самолетов. 122-й истребительный полк за первые четыре дня войны потерял практически все свои самолеты. 31-й истребительный авиаполк - к концу дня 22 июня осталось 6 самолетов. То есть это реальная картина того, что происходило на самом деле. Это вспоминают ветераны, которые сами, собственно говоря, все это пережили.

В. ДЫМАРСКИЙ: Вот здесь давай еще раз вернемся к вопросам, которые по Интернету пришли. Из Ленинградской области Юрий пишет: «Как солдаты могли из разбитого подразделения влиться в состав новой части, если архивы погибли? С такими потоками НКВД разбиралось - может быть, они дезертиры и кокнули своего командира, который не давал им отступить?» Ну, Юрий, трудно здесь точно ответить на ваш вопрос, комментировать, но по поводу паники и дезертирства надо все-таки несколько слов сказать, потому что слишком много свидетельств того, что за первые месяцы, особенно на западном направлении, эти явления приняли буквально массовый характер. Чтобы не быть голословным, здесь можно привести некоторые документы. 17 июля начальник управления политпропаганды Юго-западного фронта Михайлов докладывал, это я вам сейчас цитирую: «В частях фронта было много случаев панического бегства отдельных военнослужащих групп подразделений. Паника нередко переносилась шкурниками и трусами в другие части. Исключительно велико число дезертиров. Только в одном 6-м стрелковом корпусе за первые десять дней войны задержано дезертиров и возвращено на фронт 5 тысяч человек. По неполным данным, заградотрядами задержано за период войны около 54 тысяч человек, потерявших свои части и отставших от них, в том числе 1300 человек начсостава». Вот это просто как бы один из документов. А всего же за время войны за дезертирство было осуждено 376 тысяч военнослужащих, а еще 940 тысяч человек были призваны вторично - вот этим странным термином «второй призыв» обозначены те бойцы и командиры Красной армии, которые по разным причинам потеряли свою воинскую часть и остались на оккупированной немцами территории, и в 1943-44 году они были повторно поставлены под ружье. Здесь есть еще одна цифра: «Всего на временно захваченной противником территории, - это тоже из сборника, выпущенного военными историками про 1941 год, - было оставлено 5 миллионов 631 тысяча 600 человек из мобилизационных ресурсов Советского Союза», это Прибалтика, Западный военный округ, то есть это люди, которые могли быть призваны, но не были призваны. Наверное, кто-то по каким-то причинам объективным, но кто-то и по другим.

Д. ЗАХАРОВ: Ну да. Если говорить о хронологии потерь пленными, когда к нам приезжал Владимир Бешанов на программу, и мы с ним разговаривали в курилке, а он в прошлом кадровый офицер, моряк, мы разговаривали с ним, и он сказал достаточно такую серьезную вещь: «Каков же должен был быть моральный дух этой армии, если люди сдавались в плен сотнями тысяч?» Можно ли представить, чтоб в войну 1812 года с Наполеоном русская армия сдавалась Наполеону сотнями тысяч? Чтобы в первую мировую люди сдавались сотнями тысяч?

В. ДЫМАРСКИЙ: Дима, есть еще одна очень неприятная тема, здесь есть вопрос, мне не очень хотелось ее касаться. Мария Копылова, преподаватель из Москвы спрашивает: «Уважаемые ведущие, как вы считаете, какую роль в отступлении Красной армии играла поддержка населения западных рубежей вторжения немецких войск?» Уважаемая Мария, большую роль играла, потому что, кстати говоря, это не просто наше мнение. Если кто из нас, буквально вчера или позавчера по НТВ видел фильм о роли церкви во время войны, прочитайте книжку Гавриила Попова, где содержатся его, очень своеобразные, надо сказать, оценки войны, очень много есть других свидетельств о том, что западные области Советского Союза, особенно западные области Белоруссии и Украины, население вот этих регионов, встретило немцев, ну, как это ни больно говорить, достаточно радушно, видя в них освобождение - другое дело, что это была иллюзорная надежда - но тем не менее видя в них избавление от этого колхозного рабства, от той жизни, в которой они существовали при советской власти. И, собственно говоря, население, здесь пропорции трудно устанавливать, кто-то сопротивлялся, кто-то не сопротивлялся, но в целом население встретило оккупантов на первых порах именно с такими настроениями, и я думаю, что одна из крупных ошибок немцев, но, с другой стороны, эта ошибка как бы заложена в их идеологии была, это их теория расового превосходства, о которой мы уже говорили целую передачу, что население это, о котором мы говорим, вскорости поняло, что на место одной беды пришла другая беда, и что теория расового превосходства не гуманнее, мягко говоря, теории классовой борьбы.

Д. ЗАХАРОВ: Ну да. А если пробежаться по хронологии сдачи, с 22 июня по 10 июля сдалось 290 тысяч человек, в Смоленске еще 100 тысяч человек, в Киеве, который пал 19 сентября, группировка в 665 тысяч человек, вслед за этим под Вязьмой немцы взяли еще 650 тысяч человек, и так происходило буквально день за днем, о чем писали в своих мемуарах Тепильскирх, Манштейм и многие другие, то есть люди, как это ни парадоксально, не оказывали серьезного сопротивления. То ли это было состояние паники, то ли это было следствием абсолютно неэффективного управления и следствием того, что люди не умели воевать, потому что их толком ничему не научили - ни стрелять, ни летать, ни управлять танками, пользоваться артиллерией, или совокупность этих факторов, но факт остается фактом: потери в результате сдачи в плен были огромные, и они намного превышали боевые потери непосредственно во время боевых действий. Такова печальная статистика. Это я цитировал советский трехтомник «История войн», если опять начнут нас обвинять.

В. ДЫМАРСКИЙ: Вот несколько вопросов уже пришло, я сразу отвечу, что мы не коснулись сегодня еще одной темы первых дней войны, это Брестской крепости. Наверное, мы тоже на ней остановимся отдельно.

Д. ЗАХАРОВ: Да, наверное, это будет отдельная передача, потому что, во-первых, мы в 1939 году Брестскую крепость брали, как известно, польскую.

В. ДЫМАРСКИЙ: Дима, у нас еще две-три минуты есть на телефонные звонки. Больше, увы, нет, но мы сегодня очень много потратили времени на ответы на вопросы, пришедшие на пейджер и по Интернету, но все-таки хоть два звонка мы должны принять. Алло, мы вас слушаем, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬНИЦА: Добрый день. Меня зовут Анна, я звоню из Москвы. Я бабка старая, и это сообщение 25 июня о бомбежке Финляндии очень хорошо помню. Вышла газета «Московский большевик», но не 25-го числа, а наверное, 27го. Она 15 копеек стоила. И мы все так радовались, что мы все-таки будем воевать на чужой территории. Кончилось это очень плачевно. Что касается об армии, вот мы пришли, мне 16 лет было, я пришла под Ельней. Неужели я их не боялась? Да, конечно, боялась. И первый бой просидела в подлеске. Как бы не комбат наш Михаил Тарасович, так меня бы тоже под трибунал отправили.

В. ДЫМАРСКИЙ: Спасибо вам большое, спасибо.

Д. ЗАХАРОВ: Ясно. Но все-таки преодолели себя. Спасибо. Алло, слушаем вас.

СЛУШАТЕЛЬ: Алло, добрый вечер. Я Константин из Щелково, и хотел сказать следующее, что вы как-то забыли упомянуть, что за первые три недели советские войска убили около ста тысяч гитлеровских фашистов, уничтожили порядка тысячи самолетов и полторы тысячи танков, то есть вы как-то акцентируете потери…

В. ДЫМАРСКИЙ: Спасибо за вопрос.

Д. ЗАХАРОВ: Вы знаете, если бы это действительно произошло за первые десять дней войны, немцам было бы уже просто нечем воевать, извините. Это была ровно половина танков и ровно половина самолетов. 50% своей боеспособности немцы потеряли к середине октября 1941 года, так что это произошло, но, извините, не в первые десять дней войны.

В. ДЫМАРСКИЙ: Успеваем еще один звонок? Слушаем вас.

СЛУШАТЕЛЬ: Вы знаете, все-таки рассматривая вот эти причины потерь таких пленных, во-первых, вы ошибаетесь, потому что в первую мировую войну русских было около четырех миллионов пленных тоже…

Д. ЗАХАРОВ: Это откуда у вас такая цифра?

СЛУШАТЕЛЬ: Это достаточно известные…

Д. ЗАХАРОВ: Вот источник, пожалуйста?

В. ДЫМАРСКИЙ: Понятно, спасибо.

Д. ЗАХАРОВ: Трудно с вами не согласиться. Спасибо.

В. ДЫМАРСКИЙ: Увы, у нас сейчас нет времени на дискуссию. Сейчас мы дадим вам послушать зарисовку из «портретной галереи» Елены Съяновой.

«ПОРТРЕТНАЯ ГАЛЕРЕЯ ЕЛЕНЫ СЪЯНОВОЙ»

«Если 10 тысяч русских баб сдохнут от изнеможения во время рытья противотанковых рвов, то это будет интересовать меня в той мере, в какой будет готов этот ров. Если ко мне придет один из вас и скажет «я не могу рыть противотанковый ров силами женщин и детей, это бесчеловечно, они от этого умирают», я отвечу «ты - убийца по отношению к собственной расе, так как если ров не будет вырыт, погибнут немецкие солдаты, а они - сыновья немецких матерей». Живут ли другие народы в довольстве или подыхают с голоду интересует меня лишь постольку, поскольку они нужны нам как рабы для нашей культуры». И еще много, в том же духе. Это Гиммлер произносит речь на совещании группенфюреров СС в городе Познань 4 октября 1943 года, такой мрачный, с металлом в голосе. И аудитория соответствующая - нордическая, матерая, самый черный цвет эсэсовской элиты. Однако - факт, неизвестный российским историкам - в этой речь грозный Гиммлер оказался плагиатором, а первой аудиторией, выслушавшей те фразы, были мальчики из «Орденсбурген» или «Рыцарских замков», своего рода вузов для будущей партийной элиты. Вы только вдумайтесь: Гиммлер украл формулировки из учебных программ, то есть так называемых общих лекций, которые читал для почти еще детей Теодор Эйке, создатель легионов «Ваффен-СС» и командир самого знаменитого из них, танковой дивизии «Мертвая голова». Эйке погиб на Украине в 1943 году. В течение следующих двух лет, помимо Гиммлера, нашлось немало и других мародеров, присвоивших себе его наследие, которое впечатляет. За свои 45 лет Теодор Эйке создал единую централизованную систему концлагерей довоенной Германии, единую универсальную систему физической и психологической обработки заключенных разных категорий, «Ваффен-СС», эйнзац-группы для проведения карательных акций среди гражданского населения, прецедент физического уничтожения еврейских женщин и детей прямо с поезда у братского рва возле лагеря Маутхаузен, прецедент личной расправы с соратником по борьбе Эрнстом Ремом, кровное братство солдат СС, основанное на отречении от веры и личных отношений со своими семьями, репутацию «великого попрошайки» в деле материального обеспечения войск СС и репутацию мясника даже среди своих. Эйке погиб возле украинской деревни Отдохнино. Отступая, эсэсовцы не успели забрать с собой его останки. В книге Митчема и Мюллера есть такие слова: «В обычае Советов было равнять с землей захоронения или каким-либо другим способом осквернять могилы немецких солдат, и с могилой Эйке, видимо, произошло то же самое». Читатель, ознакомившись с пунктами деятельности Теодора Эйке, может задать мне сердитый вопрос: а не осквернить ли таким же образом память об этом негодяе, сравнив ее с пустым белым листом? Подобные мнения я уже слышала. Но я уверена, что память, любую память, необходимо окультуривать, не позволять ей зарастать наглыми, агрессивными сорняками, потому что если мы - славяне, евреи, цыгане, все те, чье будущее существование нацистская доктрина попросту не предусматривала - станем брезгливо оставлять в истории нацизма белые пятна и чистые листы, то для наших детей их шустро заполнят рассудительные заокеанские историки, земля которых не знала ни одного противотанкового или братского рва. И еще. Говорят, великие творцы иногда видят пророческие сны. Если бы Вагнер увидел, как его злобная, оскорбительная болтовня о евреях становится звеном цепочки, оканчивающейся идущими в газовую камеру детишками, возможно, он нашел бы великие слова для раскаяния. Или звуки.

Д. ЗАХАРОВ: Всего доброго.

В.С.- Родился 5/8/1923 в городе Харькове в семье врачей. Мой отец Лазарь Арьевич Сокольский 1887 г.р., уроженец Белостока, в 1915 году закончил медицинский факультет в университете Монпелье во Франции, вернулся в Россию, служил на фронтах Первой Мировой Войны полковым врачом 236-го Борисоглебского пехотного полка, был награжден орденами. В Гражданскую войну отец служил врачом в госпиталях Красной Армии, после войны работал в ряде больниц города Харькова, имел звание военврача 1-го ранга и с началом ВОВ, был мобилизован в армию и служил начмедом в полевых госпиталях на Волховском и 2-ом Белорусском фронтах. После окончания войны, в звании подполковника м/с, он вернулся в Харьков, и до своей смерти в 1950 году работал заведующим отделением в 7-й городской больнице.

Моя мама, Сокольская (Янова) Серафима Моисеевна родилась в 1888 году в Вильно, училась вместе с отцом в Монпелье, работала врачом - клиницистом, а в 1941 году добровольно ушла в армию, и всю войну прошла рядом со свои мужем, будучи заведующей госпитальной лаборатории и демобилизовавшись в звании майора медслужбы, мама, проработала до конца своих дней в 1-й городской поликлинике.

Старший брат, Георг, родился в 1920 году, и в 1937 добровольно ушел в РККА, поступил в Харьковскую школу Червонных старшин (красных командиров), в военное училище, созданное еще Щорсом в Гражданскую войну. После окончания командирской школы участвовал в войне с Финляндией, а 22/6/1941 вступил в бой на румынской границе в должности командира разведроты. Георг прошел всю войну на передовой (за исключением шести месяцев учебы на курсах при Военной Академии), отступал с боями до Сталинграда, а закончил свой боевой путь в Австрии, командиром стрелкового полка, кавалером семи орденов, в том числе ордена Ленина и двух орденов Боевого Красного Знамени. Георг демобилизовался из армии в 1956 году и поселился в Молдавии, где он являлся почетным гражданином ряда городов. Брат ушел из жизни в 1985 году.

Я в 1941 году закончил 10 классов харьковской средней школы №44, и планировал поступать в Харьковский автодорожный институт, но еще в мае сорок первого меня призвали в армию по сецнабору.

Г.К.- По примеру старшего брата Вам не хотелось стать профессиональным военным?

В.С. - Я очень любил автотехнику, водил машину и мотоцикл, разбирался в моторах, и меня увлекало автодело. Во дворе нашего дома находился гараж Осовиахима, и пожилой механик, немец Иосиф Карлович, учил меня вождению. "Платой за урок" была пачка папирос. Иосиф Карлович, сажал меня за руль, сам - рядом в кабине, с монтировкой в руках. В начале первого урока, показывая на лежащую на сиденье монтировку, он произнес - "Посмотри сюда. А теперь, гляди на дорогу. Поехали!".

А насчет военной карьеры, и, вообще, моего отношения к армии - физически я был готов к армейской службе, считался хорошим спортсменом, играл в волейбол, занимался легкой атлетикой в обществе "Динамо", и, как было положено, сдал нормы на значок ГТО.

В идеологическом плане мое поколение было подготовлено великолепно, в подавляющем большинстве мы были пламенными патриотами, готовыми выполнить любой приказ Советской Родины. И когда 20/5/1941 меня вызвали в военкомат и объявили, что, с сегодняшнего дня, я являюсь призванным в армию и после окончания школы буду зачислен на учебу в авиучилище, то я был в какой-то степени горд, что мне оказали такое высокое доверие и включили в спецнабор. Из нашего класса в него зачислили еще двоих ребят. В Харькове находилось несколько военных училищ: бронетанковое имени Сталина, Школа червонных старшин, училища связи, тыла, артиллерийское, военно-политическое, командирская пограншкола, военно-медицинское училище, пехотная школа, два авиационных училища и так далее. Так что, немало харьковских ребят сознательно выбирали для себя профессию военного, и поступали в эти училища, становились кадровыми командирами РККА.

Г.К. - Как Вы узнали о начале войны?

В.С. - 22-го июня в десять часов утра на стадионе "Динамо", должны были состояться отборочные соревнования на первенство республики по легкой атлетике. Тренеры велели прибыть пораньше. Когда я проснулся, то отца дома не было, его срочно вызвали в больницу. Пришел на стадион. Но соревнования почему-то не начинались, а потом их и вовсе отменили, нас отпустили по домам. Рядом со стадионом, на Белгородском шоссе проходило первенство Украины по велоспорту, мы пошли туда и именно там услышали речь Молотова. Дома, на мое "шапкозакидательское выступление", отец сказал - "Это немцы, сынок... И война будет долгой"...

Г.К. - Харьков бомбили в первый день войны?

В.С. - Нет. Авианалеты на город начались в июле, и бомбили в основном пригородную станцию Основа, крупный железнодорожный узел.

Г.К. - В какое авиаучилище Вас зачислили?

В.С. - В Роганское штурманское авиационное училище, незадолго до войны, во время "реформ наркома Тимошенко", переименованное в Харьковскую военную авиашколу стрелков-бомбардиров (ХВАШСБ), из которой, после финской войны, штурманов выпускали в части не в лейтенантском, а уже только в сержантском звании, как стрелков - бомбардиров. В первые дни июля сорок первого года я надел курсантскую форму и был зачислен в 4-ю учебную эскадрилью, которой командовал капитан Солдатенко.

Наша ХВАШСБ по материальной базе, учебному оборудованию, подбору преподавательского и летного состава считалась одной из лучших авиашкол в РККА.

Со мной вместе в авиашколе оказались мои близкие друзья: Лазарь Шлях, Лев Двосин, Володя Бобков. Наш спецнабор состоял из комсомольцев, (выпускников средних школ и частично студентов 1-х курсов), подходящих по здоровью для службы в летном составе ВВС. Поскольку набор был в основном харьковским, то получилось следующее - почти 50% курсантов составляли евреи. Мы прошли начальную подготовку, а потом начали учебу по программе подготовки штурманов на самолеты СБ и ДБ3ф.

Г.К. - Осенью сорок первого года Харьков стал прифронтовым городом, и, судя по воспоминаниям бывших курсантов ХВПУ А.Зубкова и М.Кракова, курсантские сводные батальоны были брошены на передовую.Курсантов-летчиков также привлекли к обороне рубежей под Харьковым?

В.С. - Курсантов-летчиков не трогали и с учебы не снимали. Наше участие в обороне города было довольно символическим, на крыши домов ставили авиационные ШВАК и ШКАС ы, и из курсантов формировали расчеты. Мы, во время налетов бомбардировочной авиации на город, стреляли по немецким самолетам "в белый свет, как в копеечку".

А вот наши инструктора, опытные летчики, принимали активное участие в воздушных боях и в бомбежках немецких тылов. Хорошо запомнился эпизод, когда наш начальник авиашколы, герой войны в Испании, полковник Белоконь, вместе со своим заместителем по летной подготовке майором Белецким на двух истребителях-"чайках" принудили немецкий "хеншель" к посадке на наш аэродром. з самлета вытащили немецкого летчика, на мундире которого висели два Железных креста. Все сбежались посмотреть на этого аса. Пленного привели к Белоконю, и тот, через переводчика, спросил у немца, за что летчик получил ордена. Летчик ткнул пальцем - "Этот за Испанию, а этот за Францию". Тогда Белоконь распахнул свой кожаный реглан, и, показывая на свои три ордена, сказал - "А это у меня за Испанию!".

В октябре 1941 года поступил приказ об эвакуации авиашколы на восток, и в ноябре мы уже продолжили занятия, дислоцируясь в урочище Бадальск под Красноярском.

Здесь в конце года был произведен выпуск старшего курса, и ребята, поступившие в училище на год раньше нас, отправились по фронтам.

Г.К. - В Сибири условия подготовки изменились к худшему?

В.С. - Нет, все по - прежнему было организовано на приличном уровне, хотя..., условия да и питание в Красноярске были похуже, чем в Харькове, - ведь шла война. Но командованием училища(авиашколы) делалось все, чтобы учебный процесс шел нормально. Полностью отрабатывалась теоретическая программа, продожались учебные полеты. У нас были замечательные инструкторы, хорошие опытные пилоты, которые учили нас, как надо бомбить не "по науке", а "по прицелу" - "по зрительному ориентиру", мы в учебных полетах прокладывали маршрут до подхода к цели, задавали курс пилоту, проводили ориентирование, выход на цель, и, определившись с целью, проводили сброс бомб. Для отработки штурманских и летных навыков у нас также были тренажеры "Батчлер" - ты сидишь в кабине, где все приборы идентичны приборам на ДБ3ф, и как будто видишь землю с высоты 1.500 метров, под тобой прокручивается полотно с земным рельефом, и создается впечатление, что ты действительно, на самом деле, находишься в полете. На таких тренажерах мы занимались решением полетных задач. Постоянно были тренировочные полеты, и хорошо запомнилось, как в феврале мне с инструктором пришлось экстренно садиться на лед Енисея, наш Р-5 попал в снежный заряд. Все курсанты выполнили по два обязательных парашютных прыжка с ТБ-3 .

И под Красноярском нас неплохо кормили, в летные дни даже выдавали "ворошиловский паек" - шоколад, масло, бисквиты.

Курсант. 1941

Г.К. - Курсанты получали также какую-то общевойсковую подготовку?

В.С. - Находясь "в карантине" мы прошли общий курс "молодого бойца" и все.

Но, как и в каждом учебном авиаотряде у нас был свой "пехотинец", заместитель командира по строевой, младший лейтенант Дорофеев. Он поначалу любил нас "погонять" с песнями на строевой подготовке, без устали "наводил шмон" в курсантской казарме, но как-то наш инструктор, младший лейтенант Темплицкий, уговорил Дорофеева слетать с ним на самолете Р-10, и Дорофеев, натерпевшись в полете всякого -разного (а полет прошел "по полной программе"), понял, какие перегрузки нам приходится выдерживать и к чему мы готовимся, и после этого прекратил нас донимать мелочами.

Г. К. - Когда курсанты узнали, что на их летной штурманской карьере, волей начальства, поставлен "жирный крест"?

В.С. - В начале мая 1942 года, когда наш курс прошел почти 90% практической летной и теоретической подготовки, и уже готовился к выпуску из авиашколы, нас построили и зачитали приказ Сталина о том, что в авиации кадров больше, чем самолетов, а в наземных войсках кадров катастрофически не хватает. Часть авиашкол по этому приказу расформировали, а часть, в том числе и нашу ХВАШСБ - существенно сократили. Словом, "рожденный ползать - летать не может", и наш курс был полностью расформирован. Одна группа курсантов была направлена сразу на фронт, стрелками-радистами. А я, с группой из 100 человек, был переведен в 1-ое Киевское Артиллерийское Училище - КАУ, дислоцированное в Красноярске рядом с нами.

К слову сказать, в конце войны, таких, "недоучившихся авиаторов", стали выявлять по сухопутным частям и отправлять обратно в авиаучилища, для продолжения учебы

Прошло еще тридцать лет и мы, выжившие на войне бывшие курсанты 4-й эскадрильи ХВАШСБ, собрались на встречу. Вот, посмотрите на эту фотографию, на ней мои товарищи, которым выпала судьба "спуститься с неба на землю", воевать с врагом на суше и выжить: Шлях, Литвинов, Гедройц, Пархомовский, Ливщиц, Сухаревский, два Шевченко, Чепа, Гаркуша, Лев, Дацюк, Меерсдорф, Полковников, Волченко и другие ребята...

Г.К. - Как "несостоявшиеся летчики" восприняли такой крутой поворот в судьбе?

В.С. - Было обидно..., но что поделаешь, нашему командованию дали такой приказ, и они его выполнили... Армия... Когда мы прибыли в КАУ, то с нами вместе учились уже немало ребят, отозванных на учебу с передовой, некоторые ходили с орденами и медалями на гимнастерках. Готовили в училище артиллеристов на гаубицы калибра 122-мм и 152 -мм. Мы прибыли в КАУ со своими "штурманскими линейками", и, благодаря им, любые артиллерийские задачи "щелкали как семечки". Единственное, что создавало для нас определенные сложности, так это кавалерийская подготовка, обязательная для всех курсантов артучилищ. Лошадей мы звали - "НУ-4" - "Неопознанная Установка-4 копыта". Конную подготовку вел у нас старший лейтенант Чарджиев, лихой наездник, гарцевавший на великолепном породистом коне, так он вдалбливал эту кавалерийскую науку в наши головы "дедовским методом" - первым ударом бил арапником по лошади, вторым - по седоку. Я научился ездить верхом, мне досталась послушная кобыла по кличке Река. На дежурства мы заступали с клинком и со шпорами на сапогах.

Вся наша подготовка длилась шесть месяцев, на выпускном экзамене я был "стреляющим" от нашего взвода. В ноябре 1942 года получил звание лейтенанта, два "кубика" в петлицы, и вместе с группой командиров был отправлен для получения фронтового назначения в Коломну, где находился Московский артиллерийский учебный центр.

Г.К. - С каким настроением ехали на фронт?

В.С. - С большим желанием, у меня было чувство, что уже пора воевать, сколько можно ждать. Меня направили на формировку 678-й ГАП, назначили КВУ (командир взвода управления) 4-й батареи. Во взводе управления было 3 отделения, чуть больше двадцати человек личного состава, все бойцы старше меня по возрасту. Командовал батареей капитан Сергеев. В январе 1943 года полк отправили на Воронежский фронт , на ликвидацию прорыва немцев под Касторной, там мы немного повоевали, и уже в марте 1943 года полк был передан на формировку 5-й гвардейской Танковой Армии.

Нас перебросили в Острогожск. В июне 1943 года на базе нашего полка были проведены сборы командного состава армии. Оборудовали полигон, на который притащили битые немецкие танки Т-3 и Т-4 , БТРы, на них на наших глазах наваривали дополнительную броню. А потом на эти сборы со всей армии согнали все, что может стрелять, начиная от орудий 45-мм, заканчивая крупным калибром. Проводились бесконечные учебные стрельбы, и позже, каждый офицер - артиллерист получил брошюру, в которой объяснялось, как и куда надо бить немецкие танки. Сборами руководил лично сам командарм, генерал Ротмистров, и когда он, в очках и с указкой в руках, объяснял нам " учебный материал", то производил впечатление профессора из университета, а не танкового генерала.

Г.К. - Расскажите об участии 678-го гаубичного полка в Прохоровском сражении.

В.С. - Восьмого июля полк совершил марш из Острогожска к линии фронта. Наша 4-я батарея, а потом и весь полк вошли в передовой отряд армии, "в отряд генерала Труфанова", в который, помимо танков и мотострелков, включили отдельный мотоциклетный полк, ИПТАП, и наш ГАП. Наша 4-я батарея шла головной в полку и, преодолев 250 километров, к 10-му июля мы вышли в район сосредоточения.

Нашей 5-й гв ТА поставили задачу - начать наступление 12-го июля на рассвете, а отряд генерала Труфанова был выведен в резерв Армии.

Как я сейчас знаю, мы были в полосе 69-й Армии. На рассвете 12-го июля нас срочно выдвинули на левый фланг армии, и после войны я узнал из мемуаров, что именно там возникла угроза прорыва немецкого ТК. И с 12/7/1943 по 15/7/1943 наш полк трое суток вел непрерывный ожесточенный бой в районе сел Ржавец-Рындинка. Я тогда понятия не имел, какие части мы поддерживаем, и только через десятки лет прочел, что 12/7/1943 в группу генерала Труфанова, в спешном порядке перебросили и влили одну ТБр из 2-го гв. ТК и 2-ую Мех. Бр. из 5-го гвардейского мехкорпуса. Но тогда, в сорок третьем понять логику происходящего я конечно не мог. Мы постоянно меняли НП и огневые позиции, то поддерживали огнем контратаку наших танков, то вели заградительный и отсечный огонь, били как по выявленным целям, так и по площадям, но на прямую наводку нас не выводили. Нас все время бомбили и обстреливали из орудий и минометов. Сплошной линии фронта не было, перед орудиями гаубичного полка и ИПТАПа держала оборону наша мотопехота. Немецкие танки находились от наших огневых позиций в 300-400 метрах. Все небо было в черном дыму, горели немецкие и наши танки, горела земля. Но в горячке боя особого страха не возникало, все спокойно делали свою работу под огнем противника.

Ночью с 15-го на 16-ое июля, немцы окончательно выдохлись, и нам приказали подготовиться к контратаке, и я со своими бойцами из взвода управления, с группой из десяти человек, пошел на рассвете к высотке, на которой решил сделать НП. Но видно немцы эту высотку тоже облюбовали и они встретили нас огнем.

Стали подниматься по скату, и тут с боку по нам ударили из автоматов немцы. Две пули попали мне в левую руку, а одна в лицо. Мы потеряли двоих убитыми, и еще двое были ранены, но немцев отогнали, и мой помкомвзвода остался с уцелевшими оборудовать НП, а меня вывели с места схватки в тыл, до медсанбата стрелковой дивизии, где сразу засыпали раны стрептоцидом, перевязали, и вынесли на поляну, где сортировали раненых. Мне, как имеющему лицевое ранение, на грудь медики прикрепили "красную карточку передового района", что означало - эвакуация в первую очередь.

Оказался я в Мичуринском госпитале, где мне "собрали руку", так как был "осколочный перелом" кости под плечевым суставом и наложили гипс. А лицевое ранение оказалось не тяжелым, просто пуля прошла по касательной и челюсть не раздробило.

Г.К. - Долго лежали в госпиталях?

В.С. - Почти до зимы. Из Мичуринска меня перевезли в Свердловск, где мне снова сломали руку, поскольку кости срослись неправильно. Но и эта попытка оказалась не особо удачной, раненая рука так и осталась укороченной. Вся моя палата состояла из "самолетчиков", раненых с гипсовой вытяжкой на покалеченных руках.

Среди раненых был офицер, который на нашем гипсе рисовал батальные сцены, гербы, череп с костями, бутылки водки с игральными картами и комиссар госпиталя, заходя к нам в палату, сразу хватался за голову, увидев "нашу картинную галерею", после чего нам снимали гипс. Мы умудрялись ходить "в самоволку", вылезали через окно, посещали Театр музыкальной комедии, где специально были забронированы места для орденоносцев. У нас на палату было достаточно орденов и несколько комплектов обмундирования, и госпитальное начальство устраивало "шмон", пытаясь обнаружить спрятанную форму. Но все было тщетно, найти ее они не смогли. В палате стояли бюсты вождей, внутри полые, так там мы и прятали форму, необходимую нам для "самоволки". Один раз случайно встретил в городе свою бывшую одноклассницу, и она рассказала, что "по сарафанному радио", через наших соучеников, ей еще в августе стало известно, что я убит под Курском. Как-то в нашу палату принесли газету "Красная Звезда" и в ней я прочел заметку, что в Кремле М.И.Калинин вручил награды группе военнослужащих, и в списке награжденных орденом Красного Знамени значился капитан Г.Л. Сокольский, то есть, мой брат, о котором я с начала войны не имел никаких сведений. Тут же написал письмо в редакцию, и мне ответили, что это действительно мой брат, и что ему был вручен орден БКЗ за то, что он, еще в 1941 (!) году, вывел из окружения остатки стрелковой дивизии, и вышел к своим вместе со знаменем дивизии. Мне также сообщили полевую почту брата, но когда я туда написал, пришел ответ - "адресат выбыл". Разыскали мы друг друга только после войны, когда все вернулись в Харьков и тут выясняется, что брат меня раньше и не пытался найти, считал меня погибшим.

"Его величество случай" сыграл над нами грустную шутку. Мир тесен, как говорится, и обстоятельства сложились так, что в полк, в котором служил мой брат, пришел с пополнением мой одноклассник, которому ранее уже кто-то из наших товарищей по школе написал, что "Витька Сокольский убит под Прохоровкой", и одноклассник сразу поделился с братом этой "печальной вестью". Поэтому у меня есть племянник Виктор, названный братом "в память обо мне"...

Cтарший брат Георг,

командир стрелкового полка

Г.К. - А с родителями Вы имели связь?

В.С. - Да, и когда меня выписали из госпиталя, и дали месячный отпуск по ранению, то мне некуда было ехать, и я отправился к родителям на Волховский фронт . Я с ними переписывался и "между строчек" и "мимо зоркого ока" военной цензуры, отец написал, где находится их госпиталь, мол, "...встретил нашего общего знакомого Петрова там, где снимали фильм про Груню Курнакову...". А фильм "Соловей-соловушка или Груня Курнакова" рассказывал о "Прохоровской мануфактуре" в поселке Боровичи, и я сразу поехал на Волховский фронт , и нашел Харьковский Полевой Передвижной Госпиталь-ППГ, где служили родители. Месяц провел со своими родными, и, когда пришло время проходить медицинскую комиссию, и чтобы не было различных разговоров и кривотолков, я поехал на комиссию в СанУправление фронта.

Мог получить "ограничение годности", но подумал, потом станут говорить, что "пристроился по блату", да я и сам не навоевался еще вдоволь. Пришел на комиссию: - "Как себя чувствуете?" - "Хорошо" - "На что жалуетесь?" - "Жалоб нет".

Весной 1945 года у меня совершенно неожиданно произошла вторая встреча с родителями. Наш 233-й тельный танковый полк понес большие потери и под городом Дейтч-Айлау нас оставили на пополнение и доукомплектование. Танки должны были поступить на станцию Яблоново, куда наши железнодорожники подводили новую коллею. Меня послали на станцию, выяснить у коменданта срок прибытия эшелона с техникой. Я все уточнил, и тут мое внимание привлек стоящий на путях эшелон с красными крестами на теплушках. Вдоль состава стояли молоденькие девушки в военной форме и в мои 21 год пройти спокойно мимо такого "цветника" было нереально.

Я подошел к девушкам, познакомился, завязался оживленный "треп", в ходе которого выяснилось, что все девушки прибыли в Пруссию вместе со своим госпиталем, в котором начмедом служит подполковник м/с Сокольский. Словом, когда я, в сопровождении ликующего "экскорта", ввалился в теплушку, где находилось госпитальное начальство, то у папы и мамы, в прямом смысле этого слова, "глаза полезли на лоб" от удивления.

Г.К. - Что произошло с Вами по прибытии на Ленфронт?

В.С. - Явился в штаб артиллерии фронта, где в отделе кадров, просмотрев мое личное дело, сказали - "Да вы у нас почти готовый летчик! Вот вы то нам и нужны. Авиационную пушку знаете? У нас в учебном полку на Т-60 такие пушки, нужен инструктор".

И на две недели меня отправили в учебный танковый полк, и в моем личном деле появилась запись - "танковый техник". Но уже 1/1/1944 я получил направление на должность командира батареи самоходных установок СУ-76 в 1902-й САП, которым командовал подполковник Николай Грдзенишвили. Комполка было тогда лет сорок, это был невысокий грузин плотного телосложения, хороший и порядочный человек.

Г.К. - Какова была организационная структура 1902-го САП?

В.С. - Полк состоял из 4-х батарей, по 5 самоходок в каждой.

Г.К. - После того как Вы воевали в должности КВУ в ГАПе, были сложности принять под командование батарею САУ?

В.С. - Я не думаю, что были особые сложности. Самоходки и полевые орудия предназначались для решения одних и тех же задач на поле боя, как говорили тогда - "те же штаны, только пуговицы назад". Чтобы воевать на СУ-76 , не надо было быть танкистом, "наблатыкаться" можно было быстро.

Г.К. - Как солдаты называли свои установки?

В.С. - В основном наши СУ-76 удостаивались от бойцов следующих "кличек" и "эпитетов" - "голожопый фердинанд", "Прощай Родина" , и "БМ-4 - братская могила на четверых".

Г.К. - Подобные "прозвища" отражали действительность?

В.С. - Придумали САУ умные люди. Для сопровождения пехоты, подавления немецких огневых точек и артиллерийских батарей, уничтожения ДЗОТов и борьбы с танками наши установки были эффективны и необходимы. Да вот вся беда заключалась в том, что наши СУ-76 всегда гнали в атаку в одном ряду с Т-34 , и мы горели как свечки. И нередко все эти атаки были на сплошное "Ура!", без разведки и должной поддержки.

Г.К. - Когда 1902-й САП начал боевые действия в операции по окончательному снятию блокады Ленинграда?

В.С. - 12/1/1944 мы наступали через Пулково на Красное село, Красногвардейск (Гатчину) в полосе 67-й Армии. Самоходки атаковали одну деревню, но наша пехота, двигавшаяся цепями перед нами, залегла под сильным немецким огнем. САУ тоже остановились, вели огонь с места. Вдруг моя установка дернулась, и пошла вперед без команды. Мой механик-водитель Ким Байджуманов, молодой парень, татарин по национальности, не реагировал на команды, машина шла прямо на деревню, и за моей установкой вперед рванули еще две СУ-76 . Влетаем в деревню, немцы разбегаются по сторонам, и тут самоходка врезается в избу и останавливается. Оказывается, что в самоходку влетела болванка, пробила грудь механика- водителя, и он уже мертвый, в последней конвульсии, выжал газ, и наша самоходка все время двигалась вперед.

На Кима, я, после боя, заполнил наградной лист на орден Отечественной Войны 1-й степени (посмертно). В следующем бою мою самоходку сожгли, и мне пришлось пересесть на другую машину. Через десять дней после начала наступления в полку осталось только 3 СУ-76 . Комполка приказал мне собрать "безлошадных" механиков - водителей и выехать с ними в Ленинград на завод имени Егорова (на танко-ремонтный завод) за пополнением и техникой. Поехали на БТРе, и когда мы добрались до Пулковских высот, то увидели, что все небо над Ленинградом в прожекторах и в разрывах. Подумав, что это немцы, "под занавес" пытаются разбомбить город, решили переждать авианалет, но время поджимало, я приказал всем лечь на днище БТРа и так мы заехали в город. Но далеко пробраться мы не смогли, так как улицы были буквально забиты людьми. Нас, чумазых и закопченных, вытащили "на свет божий", обнимали, целовали, пытались качать, совали нам в руки вино и водку. Люди пели, плакали, плясали. Это было 28-го января 1944 года - Ленинград праздновал окончательное снятие блокады. Что еще запомнилось из тех зимних дней?..

Бои за Лугу, где немцы использовали для себя наш старый оборонительный рубеж.

Приказал мне комполка взять 3 самоходки, перекрыть одну из дорог из города и встать в засаде у речки. Двое суток мы просидели в этой засаде, зачем? - не знаю, немцы так и не появились перед нашей засадой, но эти 48 часов стоили нам много нервов. По участку, на котором стояли замаскированные СУ-76 , безостановочно била немецкая артиллерия, вела "огонь по площадям". И мы, сжираемые вшами, коченея от холода (двигатель в засаде завести удается крайне редко), не имея права обнаружить себя и открыть ответный огонь, все это время ждали - когда по нам попадут...

После выполнения этого задания командир полка приказал мне сдать батарею и вступить в должность ПНШ-2, начальника разведки полка.

Вызывает начальство и говорит, что у немцев в Луге находятся большие склады химоружия, и отдается приказ: - блокировать пути вывоза химбоеприпасов, войти в контакт с партизанскими отрядами, действовавшими в этом районе и провести операцию с ними вместе в немецком тылу. На задание пошли 12 машин, под командованием майора Нивина, замкомандира полка. Подходим к какой-то речушке, скованной льдом, но сразу видно, что лед не выдержит нашу самоходку. Рядом "дохлый" мостик и майор решил, что будем переправляться по нему. Одиннадцать машин прошли по мостику благополучно, я сел на броню последней самоходки, держался за пушку, машина медленно въехала на мост, но через несколько мгновений он не выдержал, и мы "кувыркнулись" с этого треклятого моста. Меня впрессовало в лед, да еще придавило скатанным брезентом, я провалился в воду и стал тонуть, но мой помпотех Саша Смирнов каким-то образом вытащил меня из воды. А мороз в тот день стоял больше двадцати градусов.

Весь экипаж успел выскочить из самоходки. Меня обтерли, дали выпить спирта, и мы пошли в бой. Когда у меня после войны родился сын, то я назвал его в честь моего спасителя - Александром. С партизанами мы встретились, склады блокировали, а были там химические боеприпасы или нет - я не знаю.

Г.К. - Что входило в обязанности ПНШ-2 в САПе? Какие силы были в его подчинении?

В.С. - В моем подчинении был взвод разведки лейтенанта Жарикова, 25 человек.

Взвод имел бронемашины, а позже мы захватили немецкие бронетранспортеры "ганомах", и передвигались на них. В теории, в наступлении, на меня и моих подчиненных возлагалась разведка минных полей, обнаружение противотанковой артиллерии и других огневых средств противника, а в действителнсти, в 90 % случаев, разведку использовали или в качестве передового отряда, или придавали по отделениям батареям, использовали для разведки передовой. А в ходе боя обычно были следующие "боевые разведзадания" - "Где связь с первой батареей?! Где четвертая батарея!?", это означало - "иди и ищи".

Г.К. - Какие потери понес 1902-й Краснознаменный ордена Ленина и Суворова 3-й степени САП в ходе Ленинградской наступательной операции?

В.С. - За два месяца наступления наш САП безвозвратно потерял примерно два полных состава. Когда в марте 1944 года мы вышли на шоссе Псков-Остров, и атаковали станцию Стремутка, чтобы перерезать это шоссе и ветку железной дороги, то в этом бою были сожжены и подбиты последние самоходки полка.

Нас вывели в тыл на переформировку под Москву, в центр подготовки самоходной артиллерии. Мы получили новые установки, личный состав, и уже в мае нас отправили в Белоруссию, под Могилев, в полосу обороны 49-й Армии, где мы готовились к наступлению. Наш полк был зачислен в армейский ударный передовой отряд, которому предстояло после прорыва немецкой обороны, действовать в немецком тылу, пройти рейдом на максимальную глубину, перекрывая противнику дороги к отступлению. 23/6/1944 штрафники форсировали реку Проня и захватили плацдарм, на который понтонеры сразы подвели наплавной мост. Утром мы ушли в рейд по этому мосту на Могилев. Двадцать четвертого числа мы уже были на реке Бася, на следующий день на реке Реста, а двадцать шестого прорвались к Днепру в районе села Лупполово (пригород Могилева), и здесь, нас, вместе с танковой бригадой и ИПТАПом, повернули на север, где мы форсировали Днепр и вышли на стык трех шоссейных дорог, на Минск и Гродно и на минском шоссе встали в засаду. На нас пошли немецкие войска, прорывающиеся на запад, бой длился целые сутки, но мы не дали им пройти и ускользнуть из окружения. Мы находились на южной "границе Минского котла", и обстановка напоминала "слоеный пирог", наши и немецкие части перемешались, днем мы колонной движемся на запад, а ночью по нашим следам, тем же маршрутом, идут немцы, истребляя по ходу наши тыловые части и затрудняя подвоз горючего для бронетехники. Нашей передовой колонне приходилось останавливаться и занимать круговую оборону, нас снабжали горючим даже с воздуха с ПО-2 , самолеты садились в поле рядом с танками и самоходками. Двенадцатого июля мы пошли на Мосты и вышли к Неману, но все переправы через реку были уничтожены немцами. Ширина реки перед нами была примерно 170-200 метров.

На подходе к реке мы захватили большой обоз, состоявший из подвод, на которых на запад уходили с немцами мужики и бабы, видимо, немецкие пособники. Стали делать штурмовую переправу, мужиков "мобилизовали", предупредили их - "убежит один - расстреляем всех", разбили этих "помощничков" на "десятки", они разбирали старые дома, делали клети, и к утру был готов настил, а чуть выше по течению наши ребята еще обнаружили брод. Мы преодолели водный рубеж и вскоре были возле Белостока, но наш отряд оказался полностью отрезан от других, все остальные подразделения безнадежно отстали. Поляки видели нас, но никто не выдал немцам. На окраине Белостока был старый военный городок, в котором в тридцатые годы размещались польские уланы, и в городке находился костел. Помню, как вылез из САУ и зашел в этот костел, а там находился ксендз, великолепно говорящий по-русски. Выяснилось, что он бывший петербуржец. Кснедз показал мне свою изумительную библиотеку, и на одной из полок, рядом с энциклопедией Брокгауза и Эфрона и "Историей Государства Российского", я увидел книги Маркса, Ленина, Энгельса, и даже работу Сталина "Вопросы ленинизма".

Я спросил ксендза, с чего это он вдруг, держит в своем книжном собрании такие книги, и как его немцы за это не расстреляли? на что поляк ответил - "Нам разрешено папской буллой иметь такие книги, мы ведь обязаны знать психологию нашего противника".

После Белостока мы пошли на Нарев, и там, 6/9/1944, в бою за местечко Остроленка, я был ранен пулеметной очередью.

Г.К. - И что произошло с Вами после этого ранения?

В.С. - Пока я месяц лежал в госпитале, мой 1902-й САП перебросили на соседний 1-й БФ, и после выписки меня направили начальником разведки в 233-й отдельный танковый полк - ОТП фронтового подчинения. Полк имел на вооружении танки "валлентайн" МК3А, вооруженные 57-мм пушкой, обладавшие "вязкой" броней и скоростью передвижения 25 км/ч. В экипажах по 4 человека. В полку 7 рот, в каждой роте по 9 танков + танк ротного командира. Нас придали 3-му Танковому Корпусу.

Личный состав 233-го ОТП сплошь состоял из молодежи, например, командир полка Климанов и начштаба, майор Олег Дударев, были с 1922 года рождения, а все ротные командиры с 1924 г.р. Разведка полка имела американские БТР М-4-М-47 с пулеметами системы Брена, в полку были машины "доджи?" и грузовые "форды".

Г.К. - Насколько служба в ОТП отличалась от службы в САПе?

В.С. - Я вам честно отвечу, что меня и других, воевавших в 1945 году в 233-м ОТП, образно выражаясь, война "задела по касательной", ничего особо героического полку сделать не удалось. Полк часто находился в резерве фронта, и пока мы на нашей малой скорости доходили куда-либо, то все уже заканчивалось без нас. Так, например, произошло при штурме Штеттина, когда полк придали 8-му Механизированному Корпусу, но и тут мы оказались "не пришей рукав". Бои, в которых полк принял активное участие и понес серьезные потери, произошли под Млавой, и в январе 1945 года при взятии прусского города Дойче-Лау, который сходу захватили кавалеристы из корпуса, кажется, генерала Осликовского. Когда брали Росток, то пока мы на своих "крейсерских" скоростях до него "дочапали" - с немцами в очередной раз уже разобрались и без нашего полка. Второго мая 1945 года мы вышли к морю и на этом война для нас закончилась.

Г.К. - Отношение к гражданскому немецкому населению со стороны танкистов?

В.С. - "На войне как на войне", конечно, и "трофейничали", да и "девок щупали", не без этого, но я ни разу не видел случаев прямых жестоких издевательств по отношению к цивильному немецкому населению. Когда почти без боя взяли Росток, то уже на следующий день в город был введен полк из состава частей по охране тыла, со специальной задачей - для поддержания порядка. Отношения с местными немцами были неплохими, наши тыловые службы сразу организовали пункты питания для гражданских жителей города. Можно было увидеть следующую картину: лежит на мостовой наш офицер, пьяный "в дым", а два пожилых немца пытаются поднять его, объясняя другим - "Он не мертвый, он больной, ему надо срочно помочь".

Г.К. - Как складывалась Ваша армейская служба после войны?

В.С. - В сентябре 1945 года меня перевели служить начальником штаба отдельного самоходного дивизиона 193-й СД, но вскоре меня направили в отдельный мотоциклетный батальон, где я снова был в должности начальника штаба.

В этот батальон входили 2 мотоциклетные роты, рота БТР, рота танков Т-34 , батарея 76-мм орудий и "внештатная" рота, состоявшая из 16 машин-"амфибий" марки "Форд".

Мы получили мотоциклы "харлей", предназначенные для американской военной полиции, и развивавшие скорость 100 миль в час.

Служил я в Северной Группе Войск в Польше, но в 1948 году нашу дивизию вывели в Белоруссию и влили в 5-ую гвардейскую ТА. Я стал начальником штаба мотострелкового батальона, закончил годичную Высшую бронетанковую школу в Ленинграде, далее - курсы "Выстрел", служил в оперативном отделе дивизии, стал начальником штаба полка.

Дальнейший мой армейский путь пролегал в Дальневосточном Военном Округе, в таком "замечательном" месте, как Занадворовка, (где, как говорили в армии - "широта крымская, а долгота колымская"), в 40- й Ордена Ленина Хасанской мотострелковой дивизии, был старшим офицером (начальником направления) оперативного отдела штаба армии. Дослужился до звания полковника, и в 1969 году уволился из армии по болезни в запас с должности начальника оперативного отдела дивизии.

Вернулся после демобилизации в свой родной Харьков, был на советской и профсоюзной работе, служил в Харьковском военкомате.

Интервью и лит.обработка: Г. Койфман

Отгремели праздничные салюты и фанфары в честь Победы, которая 70 лет назад навсегда вошла в нашу историю. Теперь можно в более спокойной обстановке поговорить о другой приближающейся дате – 75-летии катастрофы июня 1941-го, которую по понятной причине так широко отмечать не будут.

Уроки 41-го года – тема особая, понять ее, объяснить с сегодняшних позиций очень сложно, почти невозможно. Может быть, нынешний глава государства поэтому и объявил перед Парадом Победы минуту молчания как дань памяти миллионам жизней, возложенных на ее алтарь…

Окопная правда

Мы все знаем, что победа нам досталась очень дорогой ценой. Об этом напоминают стихи и песни, кинофильмы и многочисленные памятники во всех, наверное, городах и селах России. Подсчитано и примерное число наших потерь, перевалившее за 27 миллионов жизней. По подсчетам военного журналиста Владислава Шурыгина, если бы по Красной площади парадным шагом прошли все погибшие на войне, это шествие длилось бы 19 суток подряд. Страшно. А еще обидно оттого, что наша «несокрушимая и легендарная» терпела тяжелые поражения. И стыдно, потому что вопреки многолетнему вранью она была готова к отражению внезапного нападения и встретила врага отнюдь не без оружия. У Красной армии перед войной было 25 784 танка, из них большинство в западных округах. Гитлер же смог собрать всего 3865 «Панцеров». И совсем не была наша армия обезглавленной: к 22 июня 1941-го в РККА насчитывались 680 тысяч командиров (в вермахте на тот же период – менее 148 тысяч офицеров).

Рассказать правду, окопную правду могли бы солдаты 41-го года, которые лицом к лицу встретили ту войну, ее жуткое начало. Они не дожили до дней, когда им было бы позволено открыто высказаться, но они свою правду передали в устных рассказах потомкам. Один из них – я, внук солдата Якова Степанова, рядового 28-й армии Юго-Западного фронта.

Солдат отступления

Мой дед – солдат отступления. Он не вкусил радости победы, не видел поверженного, отступающего или сдающегося в плен врага. В этом его суровая солдатская правда: отступать с боями, а иногда и просто – увы – драпать приходилось ему и его товарищам, отходя через Украину, Донбасс, Ростовскую область… Чудом выйдя из окружения под Харьковом, он участвовал в бесславном зимнем контрнаступлении под Ростовом. По чистой случайности не был раздавлен танком, когда полег почти весь их стрелковый батальон под поселком Маяки недалеко от границы с Украиной. Едва не умер от дизентерии, которую перенес на ногах, и от туляремии, наевшись с голодухи набранного в разбомбленном элеваторе зерна, зараженного грызунами.

Мой дед – однозначно не герой войны, тем более в навязанном политпропагандой понимании. Он и называл себя обидным словом «недобиток», а я по малолетству стеснялся его перед товарищами и одноклассниками, чьи деды либо геройски погибли или пропали без вести, либо завершали войну в Берлине, Праге, Вене. Его безыскусные рассказы-откровения после принятия на грудь боевых ста грамм были так непохожи на то, что вещали приглашенные в школу «настоящие» ветераны, увешанные с головы до ног медалями и значками.

А рассказывал дед Яша все время об одном и том же: об отступлениях и о «самострелах» – солдатах, которые сами себе наносили легкое ранение, чтобы уклониться от боя; о том, как сослуживцы, в основном украинцы, родом из оставляемых армией мест, предлагали за компанию с ними осесть на ближайших хуторах… Я спрашивал: «А если бы твой родной Удомельский район был под оккупацией, ты бы остался?». И дед, задумавшись, качал головой.

Он не писал «считайте коммунистом»

Боевых наград у него не было, лишь несколько ветеранских да юбилейных. Он всегда говорил по этому поводу, что рядовому да еще в 1941 году получить их было невероятно сложно, он и не стремился.

Дед положительно не тянул на героя: он не делал шага вперед, как это показывают в советских фильмах о войне, когда нужны были добровольцы, не бросался закрыть своим телом командира, не писал заявления «Прошу считать меня коммунистом». Он – тот середнячок из второй шеренги, незаметный и невзрачный, в не всегда выстиранной гимнастерке и пилотке «блином», никогда не любивший высовываться, предпочитая быть подальше от начальства и поближе к кухне. Он был солдатом второго эшелона, который является хребтом любой обороны, но очень часто оказывался вдруг впереди.

Рядовой Степанов не был ни трусом, ни предателем и всегда добросовестно выполнял поставленные задачи: замерзал на посту холодными даже летом ночами во враждебной калмыцкой степи, под палящим солнцем рыл в Сальских безводных солончаках окопы, умирал от жажды, выживая «любой ценой», чтобы обезвоженным и завшивленным вступить в неравный бой и снова менять позиции, отходя все дальше на восток. Свою пулю в правую руку, которая с тех пор навсегда потеряла способность сгибаться, он получил, обороняя левый берег реки Маныч, приток Дона.

Повзрослев и оторвавшись от приторно-сладкой «титьки» советской пропаганды, я мысленно дал слово давно почившему деду найти причины его страшных поражений, чтобы воздать должное ему и его сослуживцам – солдатам 1941-го, с честью выполнявших свой воинский долг перед забывшей их Родиной.

Немцы действительно были подготовлены к войне лучше нас. Сегодня это признают практически все. И им очень помогало то, что впереди них шел вал слухов и страшилок, что-де немец может все – почти как в Первой мировой, а наша пропаганда в это же время призывала германских пролетариев повернуть оружие против собственной буржуазии. Такая каша в головах советских солдат и командиров плюс наступательный порыв немцев позволили вермахту создать хороший задел 1941–1942 годов, результатом которого стали огромные территориальные и людские потери Красной армии. Это неприятный и долго скрываемый факт, который необходимо изучать и объяснять.

Выбор вынужденный, но верный

Объяснение надо начинать с признания грубейших стратегических ошибок, допущенных советским военным и политическим руководством. Причем главный просчет был в сфере духовно-идеологической. Выстроенная на идее марксизма-ленинизма конструкция зашаталась при первой серьезной проверке войной. Советская пропагандистская машина, успешно работавшая в годы Гражданской войны на разжигании братоубийственной бойни и обещании скорого построения рая на земле, оказалась неспособной противостоять внешней агрессии. С толку был сбит не только сам народ, но и его руководители, ведь на протяжении двух предвоенных лет немцы объявлялись надежными партнерами и «верными союзниками», а до этого «советские СМИ представляли фашизм как враждебную социализму последнюю стадию капитализма» (А. Окороков. «Особый фронт»).

Разработчики бредовых коминтерновских идей словно не знали, что поход на восток Гитлер начал под знаменами и лозунгами построения социализма для избранной нации в отдельно взятой стране и немцы «клевали» на эту наживку со всей арийской серьезностью.

Советские же коммунисты предпочитали строить рай сразу на всей земле, не размениваясь на мелочи. Русскому народу, потерявшему благодаря прилагаемым адским усилиям большевиков свою ментальность и ставшему советским, на первом этапе войны было предложено защищать не Россию, а «нашу советскую Родину», «первое в мире государство рабочих и крестьян», «колыбель революции» – разница, к сожалению, до сих пор не всеми нашими согражданами усваиваемая.

Немцы же с началом оккупации позиционировали себя освободителями народов СССР от ига комиссаров и жидов-большевиков, открывая при этом закрытые и оскверненные коммунистами храмы. И их усилия, направленные на прекращение оказания вооруженного сопротивления нацистам, имели определенный успех, особенно на первых порах. Понимая, что идеологически проигрывает, Сталин метался – то публично отказавшись от всех оказавшихся в плену советских граждан, назвав их предателями, то обратившись к близким и понятным русскому человеку героям и образам: Александру Невскому, Русской православной церкви. В конце концов он сделал единственно правильный выбор.

Претерпевший до конца

Можно, конечно, ссылаясь на отсутствие живых свидетелей, с ходу отвергать все доводы о причинах поражения в 1941 году, но окопная правда тех солдат не умерла, не зарыта вместе с ними в могилы, не закрыта в спецлечебницах для инвалидов войны. К концу войны от Красной армии образца 1941 года не осталось и следа: одетая почти что в царскую форму с погонами, получившая благословление патриарха, вдохновленная «образом наших великих предков», она сотворила чудо. В советских людях, снова ставших русскими, проснулось усыпленное большевиками свойство сопротивляться лютому и коварному врагу. Появились и славные дела: одна за другой победы под Сталинградом, на Курской дуге, в Белоруссии, Будапеште, Берлине, Праге, Маньчжурии.

Мой негероический дед – солдат 41-го года жил, не отступая от правды. Он не стал перебежчиком, предателем или «самострелом». Не продавался за фальшивые ценности, жил, не размениваясь на мелочовку, до конца дней оставаясь верным своей солдатской правоте, претерпев все выпавшие на его долю передряги и невзгоды, сохранив честное имя. И поэтому в итоге оказался победителем.

В июле и августе, несмотря на отсутствие официальной подготовки в этом виде искусств, мы стали мастерами по отходу и отступлению. Старые солдаты играли роль станового хребта батальонов. Разбитые на небольшие боевые группы, мы уже не принадлежали, как прежде, своей собственной дивизии, а постоянно перемещались из одной части в другую, причем внешне это казалось почти не запланированным или организованным. Мы в смысле снабжения и поддержки большей частью стали опираться на собственную находчивость и поняли, что любая ситуация способна внезапно измениться. Ранее при занятии частью новых позиций организация нормального снабжения и поддержки была обязательной вещью, что включало в себя установку орудий и доставку продовольственных пайков всем военнослужащим, а также продуманный план ухода за ранеными. С развалом обычного боевого порядка такое систематическое планирование уже не было возможно, и нам все чаще приходилось самим беспокоиться о себе, не ожидая и не рассчитывая на поддержку со стороны Верховного командования.

Мы создали чуткую, уверенную в своих силах разведывательную сеть, которая информировала нас об общем состоянии дел на фронте. В крупных масштабах отсутствие почты длительными периодами стало надежным признаком того, что произошла еще одна серьезная катастрофа. С наших фронтовых позиций не всегда можно было разобрать, что происходит в нескольких километрах от нас; но гренадеры, эти закаленные в боях ветераны, быстро оценивали ситуацию вокруг себя и инстинктивно догадывались о надвигающейся беде. На удалении мы слышали мощную артиллерийскую канонаду, когда противник готовился к нанесению удара на каком-нибудь участке фронта, а по отдаленной перестрелке и привычным звукам грохочущих моторов и громыханию траков, связанному с тяжелой техникой, мы могли определить, что справа или слева от нас совершается прорыв, и тем самым получали несколько драгоценных минут, чтобы спешно приготовиться к отходу, хотя приказ на это неизбежно приходил в самый последний возможный момент.

В ранние утренние часы я прибыл на наш новый участок обороны в районе Дюнабурга и принялся обустраивать линию обороны и инструктировать остатки боевой группы и I батальона 437-го полка. Со мной было несколько унтер-офицеров и ефрейторов. В нескольких сотнях метров позади нашей позиции мы обнаружили склад, где фельдфебель-снабженец охранял крупные запасы провизии, которые еще не успели перебросить дальше в тыл.

Мы спросили его, можно ли взять кое-что для гренадер, и как бы невзначай намекнули, что через несколько часов это самое место превратится в передовую, и добавили, что, по нашему опыту, первые мины начнут падать сюда примерно в полдень. Он ответил, что готов всей душой открыть нам склад, если еще есть время, чтобы раздать все наличное по боевым частям, но прибавил, что ему было приказано дожидаться транспорта для эвакуации, как он признался, огромных запасов муки, спиртных напитков и сигарет.

Я тут же доложил о ситуации в штаб боевой группы и запросил указаний в отношении этого склада, но ничего в ответ на получил. Тем временем стала прибывать наша 2-я рота, намеревавшаяся занять позиции перед складом, и среди солдат, как огонь, распространились слухи о сокровищах, ожидающих своей участи.

Появился командир 2-й роты в окружении своих гренадер. Пока фельдфебель-интендант увиливал от прямого ответа и колебался, стали подходить взводы пехотинцев в выцветшей, истрепанной форме и побитых маскировочных шлемах, прикрывающих их небритые, обожженные солнцем лица. Надвигались серо-зеленые колонны солдат, изнуренных боями, с гранатами на поясах, с автоматами, болтающимися на бедрах. А вот и пулеметчики с длинными, блестящими на солнце патронными лентами калибра 7,92 и фаустпатронами, переброшенными через плечо. Вдруг фельдфебель, похоже, догадался о совершенной серьезности ситуации. На него надвигался фронт. Он немедленно вскочил в свою машину и исчез в направлении тыла в клубах пыли, бросив на нас склад и все его содержимое.

Быстро нашлись телеги с лошадьми, и солдаты пулеметной роты вошли в склад, чтобы приступить к эвакуации запасов. Были вынесены в огромном количестве сигареты, продукты и напитки, и все это было разложено на обочине, чтобы солдаты других частей могли, проходя мимо, позаботиться о себе. Большая часть запасов была распределена до конца дня, когда склад оказался под неизбежным обстрелом со стороны русских артиллерийских батарей и в конце концов был уничтожен.

В течение следующих нескольких дней ефрейтор Гогенадель, мой бывший командир в рекрутский период, уничтожил свой девятый советский танк в ближнем бою, командуя взводом в 14-й противотанковой роте. В конце дня ему было приказано взять с собой трех человек с фаустпатронами в дорогу на машине. Эта дорога обозначала как бы разграничительную полосу между ними и соседней дивизией, и перед нами стояла задача блокировать этот путь для вражеских танков, которые могли попытаться ею воспользоваться. Примерно на полпути до намеченного пункта они натолкнулись на большую группу пехотинцев соседней дивизии, отходивших в направлении тыла, и те предупредили гренадер, что дальше идти нельзя, потому что приближается колонна русских танков.

Приняв во внимание это предупреждение, бойцы стали подыскивать хорошую позицию, как вдруг у грузовика отказала коробка передач. Взяв с собой два человека, Гогенадель пошел вперед пешком. За поворотом дороги они вдруг очутились перед несколькими русскими танками на расстоянии нескольких сотен метров. В вечерней полутьме ефрейтор смог разглядеть, что на броне танков полным-полно вооруженных до зубов пехотинцев, и гренадеры тут же нырнули в придорожную канаву, моля Бога, чтобы их не заметили. Когда колонна подошла поближе, ефрейтор с фаустпатроном на плече тщательно прицелился в первый танк и добился прямого попадания.

Вся колонна моментально остановилась, и пехотинцы попрыгали с танков и бросились в густой подлесок примерно в двадцати шагах от места засады, где затаился Гогенадель. И Гогенадель открыл огонь по группе русских из своего автомата. Огонь почти в упор, под которым вдруг оказались русские, в сочетании с густеющей темнотой породил кратковременный хаос во вражеских рядах. Они стали отстреливаться, но в темноте противотанковая группа перебежала на другую сторону дороги, где их дожидались другие солдаты, и ручные гранаты, брошенные русскими, без всякого ущерба взорвались в месте, покинутом несколькими секундами ранее.

Гренадеры быстро вновь сменили позиции и нырнули в укрытие в придорожном кювете. Через несколько секунд колонна опять двинулась вперед, и бойцам был дан приказ пропустить первые два танка, а по третьему открыть огонь. Несколько минут был слышен грохот приближающейся колонны, а когда танки противника подошли, один из наших солдат выстрелил фаустпатроном и поразил головной танк, который немедленно охватило пламя.

Остальные танки попятились и стали держаться подальше, а с ними по-прежнему было много пехоты. Многократно уступая врагу в численности, группа Гогенаделя, тем не менее, открыла огонь из автоматов и винтовок и выскочила на дорогу. И русские бежали в панике, несмотря на подавляющее преимущество перед гренадерами.

Тем временем солдаты расслышали шум надвигающихся на них новых танков, которые были примерно в 100 метрах от их позиций, и следующий танк, который они заметили в отблесках пожара на уже подбитом танке, был из серии «Сталин» - 64-тонный колосс, материализовавшийся из покрова ночи.

Еще раз выстрелил фаустпатрон, и, к ужасу солдат, снаряд ударил по танку, но не смог пробить броню. К счастью, этот танк остановился, дал задний ход и отступил в темноту. Гогенадель пошел за ним, держась поближе, с фаустпатроном наготове, заметив, что после первого попадания пехота его покинула. Подобравшись на несколько метров к вражеской машине, он выстрелил фаустпатроном в упор. Снаряд пробил толстую сталь и вызвал взрыв внутри танка. Он быстро загорелся, а вскоре взорвались топливный бак и снаряды внутри танка.

Несколько наших пехотинцев прибыло в эту группу для подкрепления, и она удерживала дорогу до следующего утра. Это предоставило достаточно времени саперам, чтобы уничтожить важный мост позади этого крошечного отряда, и этим была сорвана вражеская попытка вбить клин между двумя нашими дивизиями вдоль этой дороги.

Середина лета 1944 г. В ходе боя к югу от Дриссы - Друя мы пытались соединиться с 3-й танковой армией группы армий «Центр» ударом, в результате которого мы оказались в 30 километрах за Двиной. Несмотря на все усилия, эта попытка не удалась. 10 июля между группой армий «Север» и разгромленной группой армий «Центр» возникла брешь шириной 25 километров. В бобруйском котле Красная армия уничтожила 20 германских дивизий. Эта катастрофа сравнима только с разгромом 6-й армии в Сталинграде; но немецкая пропагандистская машина почти не упоминала о страшном несчастье, стараясь убедить население, что этот позорный разгром на самом деле есть даже своего рода победа, хотя в результате вражеского наступления на Восточном фронте погибли тысячи германских солдат.

Одержав эту великую победу над группой армий «Центр», Советская армия провела триумфальный марш в Москве. Позднее, находясь в заключении в качестве военнопленного, я встретился с некоторыми солдатами, свидетелями этого разгрома, которые уцелели и впоследствии вынесли поход в заточение. Немецкие солдаты - те, кому удалось остаться живыми после сдачи в плен, - были перевезены в Москву. На этом долгом пути многие умерли от жажды и истощения или, не имея сил идти из-за ран или болезней, были в массовом порядке расстреляны на тех местах, где они падали во время бесконечного марша. В конце концов пленных собрали в больших лагерях под Москвой для подготовки к победному шествию. Для того чтобы прибавить изголодавшим пленным сил после суровых испытаний, их кормили жирным супом, который они жадно поглощали.

Затем их заставили колоннами по 24 человека в ряду продефилировать через Москву. Они шагали мимо советских генералов, стоявших на трибунах для зрителей, а городское население тысячами выстроилось вдоль улиц. В качестве почетных гостей присутствовали представители посольств союзников и высокопоставленные лица, а победный марш был заснят на пленку журналистами со всех концов света. После недель лишений система пищеварения военнопленных не выдержала режима питания, который им был установлен в последние дни, и во время прохождения через город потрепанные колонны охватил острый приступ дизентерии, которая вынудила их справлять нужду даже острее, чем обычно. Тысячи военнопленных не смогли контролировать свои желудки во время победного парада, и позднее в Соединенных Штатах был выпущен фильм, показывающий экскременты «фашистских захватчиков», смываемые с улиц Москвы как пример «агонии разгрома».

В древние времена для победителей было общим правилом прогонять своих пленных через Рим или Карфаген. Пленные становились рабами победителей, но, тем не менее, часто существовало подобие их защиты посредством законов и основных прав. В XII веке пленные часто пользовались слабой или вообще никакой защитой и полностью зависели от настроения победителей. Их можно было бить, заставлять трудиться до смерти или просто морить голодом.

Среди воевавших на Востоке бытовало общепризнанное мнение, что лучше смерть на поле боя, чем неизвестная судьба в советском лагере для военнопленных. Этот менталитет часто сказывался во многих актах проявления мужества, демонстрированных отдельными воинами и целыми подразделениями. В заключительные дни войны нередко бывало так, что целые роты, батальоны и боевые группы сражались до последнего человека, а уцелевшие попадали в плен только тогда, когда не оставалось боеприпасов, а раны были слишком тяжелы, чтобы продолжать дальнейшее сопротивление.

В июле мощная группировка из 29 русских пехотных дивизий и танковых корпусов 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов прорвалась сквозь брешь в обороне группы армий «Центр» и устремилась на запад к Балтийскому морю. После этого прорыва судьба группы армий «Север», состоявшей из 23 немецких дивизий, была предрешена. Эти обреченные, изолированные и полностью отрезанные от Германии дивизии были позднее переименованы в группу армий «Курляндия» и держались, несмотря на огромное неравенство, до последнего конца.

Через три месяца санитарная служба дивизии была обеспечена квалифицированными военно-медицинскими кадрами.

24 ноября 1941 г. получил приказ выехать в Краснодарское направление в Действующую армию. Недостатков было много, как-то: отсутствие достаточного количества медикаментов, транспорта и т.д. Об этом я доложил комдиву и начсанслужбы 46-й армии. Я был назначен начальником эшелона. Эшелон шел через Краснодар; крайняя станция Абинская; прибыли в полном составе. В дороге сануправление Закфронта подбросило большое количество медикаментов и перевязочного материала. По прибытию в Абинскую комдив объявил мне благодарность и вручил боевое оружие – автомат. В Абинской остановились на двое суток. Наступила суровая зима. Перед санслужбой стояла задача – в дороге оказывать помощь бойцам и командирам. Шли под обстрелом немецких самолетов; приходилось развертывать МСБ, оперировать раненых, срочно эвакуировать; принимали профилактические мероприятия против обмораживания и пр.

Походным порядком прошли 150 километров от железной дороги. Прибыли в село Вышстебельское . Нашему продвижению мешало то, что в тылу не была предусмотрена организация госпиталя и нам приходилось эвакуировать раненых и больных в далекий путь. Бойцы не имели зимнего обмундирования. На этой почве большинство имело гриппозное заболевание, воспаление легких и отморожение.

Ввиду неподходящего месторасположения МСБ в с. Вышстебельское (наличие большой грязи) получили три приказа – МСБ поместить: 1) в селе Приморском; 2) в с. Вышстебельском; 3) Тамани. Посмотрев карту, сказал своему комиссару Заралдия, что мне нужно выехать в Тамань; забрал часть МСБ и направился в Тамань. Явился с докладом комдиву, тот сделал замечание: «Напрасно сюда приехали, негде ваш МСБ поместить: весь Тамань занят Морским флотом, 396-й с.д. и 390-й с.д.». Я попросил разрешения комдива самому подыскать место, на что он дал согласие; я подыскал соответствующее место, расквартировал целиком медсанбат.

На третий день командир дивизии Виноградов вызывает меня и говорит: «Товарищ в/врач 2-го ранга Абашидзе, Вы не ошиблись, что прибыли в Тамань: 396-я с.д. не имеет МСБ, он отстал далеко от села Сельной, Вам придется обслуживать и 390-ю с.д. Морского флота. Сможете ли Вы осилить это дело?» Я ответил: «Постараюсь выполнить ваше приказание...» «Итак, сегодня, 23 декабря, Вы должны быть готовы; транспортом обеспечу, остальное Вы сами должны знать», – закончил комдивизии. Я попросил комдива совместно с начсандива в/врачом 2-го ранга Исакольским осмотреть нашу готовность. Комдив Виноградов осмотрел и увидел, что у нас уже есть стационар госпитального типа и все подразделения развернуты с помощью контр-адмирала Фролова , который большое внимание уделял санитарной службе. Фролова я попросил дать дополнительно помещение, имеющееся на пристани. Половину помещения, принадлежащего Морскому флоту, передали нам для помещения сортировочного взвода.

В ночь с 24 на 25 декабря началась артподготовка, Керченский пролив освещен, двинулись наши крейсера, катера, баржи и все виды морского транспорта для переправы войск на противоположный берег.

По моему приказу была выделена головная группа МСБ, которая переправилась совместно с ударной группой дивизии и Морского флота. Раненые бойцы и командиры доставлялись на пристань порожняком морского транспорта без оказания первой помощи, т.к. выделенная группа не смогла полностью охватить две стрелковые дивизии и Морской флот.

26 декабря на пристани я получил контузию, приказали лечь, но я не оставил свою часть. Нам пришлось очень много поработать под бомбежкой. На пристани, где мы находились, пришлось и сортировать раненых, и оказывать первую помощь; одновременно мы вынуждены были выделить дополнительно группу санинструкторов и бойцов, направив их на тот берег для доставки раненых.

Наши надежды оправдались: бойцы и санинструктора, действительно, оказывали помощь больным и раненым, доставляли их на пристань, где мы их обрабатывали и сортировали. Появились затруднения: неизвестно где находится ППГ , потеряли связь с Таманью; мы узнали, что Тамань переполнена ранеными. 27 декабря 41 г. получаю приказ комдива переправить МСБ на тот берег. Некому оставить раненых; все раненые – тяжелый контингент. Большой процент из них имели ранение черепа, грудной клетки и верхних конечностей. Поэтому решили раненых отправлять на своем транспорте в Темрюк. В это время мы уже входили в 51-ю армию, но санслужбу армии не видели до 29 декабря 41 г.

В последних числах декабря 1941 г. прибыл ППГ, который плохо был обеспечен, как кадрами, так и всеми видами медикаментов.

Неожиданно донесли – баржа горит, надо оказать помощь: на горящей барже находилась артбатарея. Командир батареи Врегвадзе. Я взял двух врачей и несколько санинструкторов и направился на помощь к барже. Батарея была спасена. (Комбатареи Врегвадзе служит в Тбилиси директором Шахтстроя.)

Как недостаток, могу отметить, что переправа была организована плохо. Полки, которые переправлялись через пролив, оставляли часть своих людей на исходном берегу и они бродили без руководства в поисках возможности переправы. Керченский пролив замерзал, что сильно мешало делу переправы; пришлось ждать пока пролив окончательно замерзнет, чтобы легче было переправиться. Это, конечно, отразилось на ходе военных действий и эвакуации раненых. Только через 15 дней, в средних числах января, мы смогли совершить переправу.

В первые дни нам не разрешили брать с собой транспорт, пришлось много хлопотать, чтобы забрать с собой хотя бы часть транспорта. Наш МСБ полностью переправился. Приехал к нам начсанслужбы бригврач Пулкин и дал приказание двигаться вперед. Через некоторое время бригврач Пулкин потерял левую ногу, отчего и умер. Начальником армейской санслужбы был назначен в/врач 1-го ранга Мнацаканов .

Ночью 30 декабря к нам приехал комиссар 390-й с.д. Борщ и объявил: «Несмотря на то, что у нас транспорта мало, мы должны выехать на передовую линию». Я забрал с собой часть МСБ и поехал. Для меня особенно интересным из виденного было то, что полковые врачи работали совместно с нашей группой и оперировали. Работу в основном производили в блиндажах, где имелись хорошо организованные операционная и перевязочная. Больных тяжелого контингента (ранение черепа, живота, грудной клетки) выдерживали не менее 8–10 дней. Медсанбат полностью находился при дивизии. Прибыли также все санчасти полков ввиду большого количества раненых. Это было в с. Владимировка.

На левом фланге нашей 51-й армии стояла 44-я армия. Вдруг дали приказ немедленно эвакуировать раненых и отступить: 44-я армия оставила г. Феодосию, а нам, 51-й армии, угрожает опасность окружения. Начали эвакуировать раненых; транспорта мало, помощи нет, связи нет.

В темную ночь немцы подошли близко: ракеты уже освещали нас. Пришлось всех раненых взять на себя и бежать. Прошли так называемую линию Акманаки (село 18 км длиной). Разместились в селе Семисотки. Нам пришлось до последних дней поработать в этом селе; МСБ стоял в 6–8 км от линии огня. Работать пришлось в весьма тяжелых условиях. В январе часть моего МСБ была в тылу в с. Семь Колодезей . От сильной бомбежки хирург Верулашвили получил психоз и был эвакуирован.

В моем МСБ работали почти все врачи из Тбилиси. Особо отличились врач-хирург Гвенецадзе, Нуцубидзе и другие. Мне часто говорили: «Надо остерегаться – опасно», но я никогда не слушал и говорил своим подчиненным: «Не надо бояться, что будет, то будет на благо нашей Родины». Только всем запрещал пить вино.

Нам приходилось работать день и ночь ввиду большого наплыва раненых. Устроили приемо-сортировочное помещение; раненых поместили в блиндажах. Мы часто обслуживали соседние дивизии и бригады. Наш МСБ называли армейским МСБ, т.к. он имел хороших специалистов.

В связи с болезнью нашего начсандива Искольского он был эвакуирован в Краснодар, а мне было приказано быть начсандивизии и комбатом, одновременно работая хирургом. Днем выходил на линию огня (полка, батальона), а ночью оперировал. Спал мало (начполитотдела заставлял отдыхать 2–3 часа).

Скоро создали национальные дивизии. Наша дивизия стала «армянской». Комдивом прибыл С.Г. Заакян. Он вызвал меня и предложил медсанбат не трогать, так как наш МСБ славился на Керченском полуострове. «Я буду у ком[андующего] армией и он даст согласие». Что же касается полковых врачей, то надо их укомплектовать армянскими врачами. Я так и поступил.

Перевязочный материал, медикаменты и инструментарий имели в достаточном количестве, однако ночью были без света, и нам приходилось целыми ночами оперировать при коптилке, что отражалось и на нас, и на здоровье больных. Работу производили в блиндажах, где операционная и перевязочная были обвешаны чистыми простынями. Надо отметить, что большой процент раненых были осколочные. По локализации первое место занимали верхние, а потом нижние конечности. Значительный процент составляли также ранения в живот, в грудную клетку и в череп.

Здесь я хочу отметить наш опыт при проникающих ранениях живота. Первое время делали активное вмешательство, потом мы пришли к выводу, что раненые в живот, поступившие в МСБ с опозданием на 3–4–5 дней и позже, при активном вмешательстве почти в большинстве умирали. В таких случаях (т.е. в случаях позднего поступления больных) было решено выжидать: так получали абсцесс, который после вскрывали и достигали хороших результатов.

Кроме этого, при ранениях живота мы советуем одним разрезом вскрывать брюшную полость, т.к. для ослабленного больного, находящегося в шоковом состоянии, длительность операции много значит (опыт в Финляндии и на Керченском полуострове). Еще в Финляндии мною был применен следующий метод: при ранении грудной клетки, когда имеется открытый пневмоторакс с большим кровотечением, рану расширяли, находили пораженную часть легкого и обшивали его вместе с плеврой (этот метод одобрен проф. Ахутиным и проф. Лимбергом ). Этот способ на Керченском полуострове широко применялся с хорошим результатом.

Как известно, во фронтовых условиях дистиллированную воду доставать трудно за неимением перегонного куба. Медсанбатом был выработан способ получения воды из автоклава: выделяющийся пар собирали через резиновую трубку, охлаждали, тут же наливали в стерилизованную посуду и таким образом получали дистиллированную воду.

Могу отметить и то положение, что в МСБ молодые врачи получали хорошую и полезную практику. Часто полковых врачей брали в МСБ на работу и, наоборот, из МСБ направляли врачей в полковые санчасти. Этот обмен опытом помог нам в деле повышения квалификации во фронтовых условиях. Как недостаток надо отметить то, что командиры дивизий часто требовали специалистов-хирургов на командные пункты дивизии, в результате чего имели место потери врачей на командных пунктах. Мы считаем, что врачи-специалисты на командных пунктах не нужны, никакой пользы там принести не могут и разбивать МСБ нецелесообразно.

15 марта 1942 г. немцы двинули в наступление новоприбывшие из Франции танковые дивизии. Это было для нас неожиданно и вызвало неорганизованное отступление. Следует отметить героический подвиг санслужбы дивизии: МСБ оказался на передовой линии; пришлось с оружием в руках бороться против врага. Заслуживает внимания тот факт, что МСБаты соседних дивизий: 224-й с.д. и 396-й с.д. подбили два танка противника.

В результате героического подвига подполковника Данеляна, мобилизовавшего всю артиллерию, в том числе и зенитки, было подбито до 60 немецких танков (газета «Известия», март 42 г.). Бои были кровопролитные, наплыв раненых в МСБ был большой из-за отсутствия полковых санчастей, которые вместе с пехотой отступили. Мне пришлось собирать полковых врачей и заставить их работать при МСБ; легкораненых, как обычно, отправляли для оказания помощи в ППГ, настолько МСБ был перегружен; ППГ находился недалеко. Были случаи, когда некоторые ППГ находились впереди МСБ, что мы считали недопустимым. В последнее время эти недостатки были устранены.

Бои прекратились; наступило затишье. Приехал верхом зам. начсанармии в/врач 2-го ранга Сальков и передал приказание Военного совета выехать на командный пункт и оказать помощь раненому комдиву полковнику Штейману. Поехал верхом и потом ползком добрался на ком[андный] пункт. Полковник Штейман оказался эвакуированным. Возвращаясь назад, мы случайно наткнулись на командный пункт командующего 51-й армией генерал-лейтенанта Львова . Вышел армейский комиссар Мехлис и приказал немедленно вернуться обратно и организовать уборку раненых на передовой линии. Я не смел доложить, что нахожусь не в своей дивизии; пришлось совместно с зам. начсанармии проползти на передовую линию, где валялись разбитые немецкие танки. Увидели одного санинструктора. Он нас упрекнул, как мы рискнули днем пробраться туда. «Я один только остался в живых; раненых отсюда днем вывозить невозможно; все время немцы обстреливают». С помощью этого незнакомого санинструктора мы сумели вынести оттуда только шесть раненых.

Возвращаясь обратно, видел полковника Штеймана, я оказал ему помощь, и мы пошли в село Агустате к члену Военного совета Гришину доложить о выполнении приказа; он приказал мне передать нашему комдиву, чтобы организовали вывоз раненых. Это задание пришлось выполнять мне. На второй день, ночью, собрали авто- и гужтранспорт и двинулись вперед; проехали 1,5 километра; нас заметили и обстреляли пулеметно-минометным огнем. Шофера испугались и отказались дальше ехать. Я вызвал самого смелого шофера Корчилава и приказал: «Как хочешь, но надо проскочить». Он позвал своих близких товарищей Костиева, Авицба и Саджая и сказал им: «Во что бы то ни стало мы должны выполнить приказ».

Здесь смелость проявили также медсестры; они вместе с нами доехали на указанный участок, собрали раненых, 45 человек, и довезли их в тыл. Видя это, весь наш транспорт принял участие, и мы выполнили задание. Часто посещал нас начсанармии Мнацаканов, который оказывал оперативную помощь, обеспечивал полностью перевязочным материалом, медикаментами и, самое главное, при его помощи хорошо проходила эвакуация раненых. Для тяжелораненых (ранение черепа, грудной клетки и живота) часто пользовались авиатранспортом. Как начсанармии, так и другие армейские работники часто давали нам инструкции и беседовали с нами.

С февраля по 7 мая на линии селения Акманаи находилось три армии: слева 44-я армия, в центре 51-я, а справа 47-я армия. Пять раз наша дивизия получала пополнение; бои шли все время, но успеха не было. В марте однажды мне сообщили, что комдив ранен, я сел в машину и поехал к нему. Доставил комдива С.Г. Заакяна в МСБ. Он был тяжело ранен минным осколком; было проникающее ранение живота. Комдив мне сказал: «Как друга я тебя прошу, у меня порок сердца: оперируй сам, не давай другим оперировать».

Мною была сделана операция и оказалось: прострелены печень в пяти местах, тонкие кишки, диафрагма, правое легкое. Я сделал пересадку сальника, кишки и печень зашил. Операцию он перенес, на третий день чувствовал себя хорошо. Потом он позвал меня и сказал: «Сердце не выдерживает: немцы сильно обстреливают, я лежу и переживаю; я умираю только от этого». На четвертый день он попрощался с нами и умер. Тяжела была для меня эта потеря.

7 мая 42 г. начсанармии Мнацаканов созвал армейскую конференцию врачей. На совещании присутствовал член Военного совета Гришин и другие армейские представители. На конференции стояли доклады МСБ, ППГ и полковых врачей по обмену опытом, о проделанной работе; доклад нашего МСБ был на тему «Ранение живота». Конференция началась в 10 часов утра; в три часа дня неожиданно немцы бросили на нас авиацию в большом количестве. Нас начали бомбить. Была жуткая картина. Сильной бомбежкой все вокруг было разбито. Начсанармии отдал приказ выехать по своим частям. Мы думали, что это только бомбежка и больше сегодня не повторится. Ночью немцы начали сильную артподготовку. К этому времени наш МСБ стоял в с. Карача рядом с селом Ахтанизовка .

8 мая утром наши войска приняли бой. Я просил разрешения комдива перебросить МСБ с передовой линии в тыл, так как противник быстро продвигается, авиация непрерывно бомбит боевые порядки наших подразделений, так что оперативную помощь раненым невозможно оказать, а главное, я стремился сохранить живую силу (специалистов-кадровиков). Я без комдива принял решение и дал приказ МСБ перенести в с. Колодези, здесь развернуться и начать работать.

8 мая в 5 часов дня потеряли связь как с армией, так и с полками. Мне пришлось собрать полковых врачей в одно место и организовать приемно-сортировочный и перевязочный пункт.

Продержаться смогли только до 10 мая. Войска начали отступать; видели нашего комдива т. Бабаян; он нам сказал, что комиссар дивизии Шагинян убит, начштаба подполковник Шуба и нач[альник] особого отдела Хуцишвили попали в окружение и что с комдивом никого нет. Нач[альник] артслужбы подполковник Данелян лежал в блиндаже с высокой температурой (холецистит). Я сообщил ему, что положение скверное. Подполковник Данелян пришел, и нам совместно с комдивом удалось собрать бойцов и вернуть обратно. Бомбежка продолжалась. Наши войска начали снова отходить. Немцы подходят. Что делать?

Дал опять указание МСБ отодвинуться в с. Кочук-Русский; раненых не оставлять. Мы совместно со штабом дивизии начали отходить; за неимением достаточного количества транспорта часть имущества пришлось оставить. Остановились возле с. Семь Колодезей. Ночь... Все вокруг горит; наши взорвали склады боеприпасов. Пожары освещали Керченский полуостров.

Ко мне подошли два молодых полковых врача Кавтарадзе и Катукия и настойчиво просили дать разрешение поехать обратно в с. Ахтанизовку и забрать оставшееся имущество. Они свое сделали, поехали в Ахтанизовку; немцы их заметили, открыли огонь и разбили одну машину; на второй машине врачи прибыли с грузом и доложили: «Все, что поместилось на одной машине, забрали; оставшееся имущество облили спиртом и сожгли». За все это я им объявил благодарность. Немцы прошли мимо нас и окружили. Связь с нашим МСБ была потеряна. Я беспокоился о том, как связаться с МСБ, чтобы спасти их. Машины, направленные из МСБ к нам, увидя немцев, немедленно вернулись и донесли, что наша группа попала в окружение к немцам. Несомненно, что это повлияло на МСБ; видя, что немцы быстро продвигаются, они бросили все и ушли по направлению к Керчи.

Подполковник Шишков ночью сказал мне: «Давай попробуем по компасу выйти из окружения». Мы все пошли за ним, и вышло удачно. В одном месте стояли два немецких солдата, мы задушили их и прошли в село Кочук-Русский, где стоял наш МСБ. Увидя, что наши вещи валяются разбросанные и на месте нет ни души, мне стало плохо. Сел и думаю: «Как быть?..» Вдруг заметил, что крымские татарки собирают наши вещи и прячут в землю. Я подошел выяснить, что они делают, спросил их: «Почему вы прячете имущество?» Они ответили: «Немцы подходят, все, что здесь есть, они заберут; мы спрячем, и если через год вы вернетесь, мы все отдадим». Я сказал, что через 10 дней будем снова здесь. Татарки начали хохотать и насмехаться над нами. Я разозлился, слыша их насмешки, и хотел пристрелить, но воздержался.

Часть имущества мы смогли захватить с собой, а остальное сожгли. Поехали дальше искать своих; транспорт нашли по дороге, наши шофера привели его в порядок. 13 мая нашли своих в одном татарском селе; они притаились тут потому, что немцы татарские села не бомбили.

Наши войска двигались в сторону Керчи.

14 мая мы пришли на Турецкий вал. Эта линия укреплений проходит от Азовского до Черного моря. Достаточно 2–3-х дивизий, чтобы укрепиться. Я спрашиваю комдива: «Что вы думаете дальше делать? Отступать нам некуда: справа – море, слева – море, в тылу – море; перед нами – противник, в воздухе – тоже противник; лучше здесь окончательно закрепиться и биться до конца».

К утру немецкие автоматчики и танковые соединения подошли близко к нам. Войска без борьбы оставили эту замечательную линию укреплений и ушли по направлению к г. Керчь. По дороге увидели члена Военного совета Кобзева. Он приказал повернуть обратно и воевать против немцев, но войска не слушали и продолжали отступать. Подошли к Камыш-Буруну ; дальше нас не пустили, а немцы нас догнали. Мы начали контратаковать. Немцы отступили. Раненых и убитых было много. Для оказания помощи раненым использовали все возможности. В город Керчь нас не пустили.

Только 16 мая 42 г. вошли в Керчь. Город разрушен; раненые без обслуживания. Мы нашли госпиталь, где лежали раненые. Начали работать. Немцы возобновили наступление и вошли в город. Мы собрали раненых и на машинах доставили на пристань. Здесь была жуткая картина; морского транспорта нет, курсировали только две-три баржи. Немцы непрерывно обстреливали пристань из минометов и бомбили с воздуха. Бойцы, врачи, командиры, медсестры переправлялись на досках, а некоторые на ящиках. Вокруг раздавались на разных языках возгласы: «Помогите!»

Многие утонули в море. Часть все же переправилась. Нам было приказано – воевать. Мы нередко принимали участие в боях. Это мешало оказывать помощь раненым. Мешал также недостаток медикаментов и инструментов; их доставляли на пристань, но мало.

Город горит. Пристань переполнена как ранеными, так и здоровыми; переправляться не на чем...

18 мая ночью сообщили, что сегодня будет возможность переправиться. Мы мобилизовали авто- и гужевой транспорт, собрали раненых и направились на пристань (завод им. Войкова). Немцы сбросили ракеты с парашютами и осветили нас. В тыл к нам по берегу проникли немцы. Они, видно, приняли нас за морской десант и приготовились для боя.

Мы зажгли каменный уголь и устроили дымовую завесу. Вскоре мы загрузили два катера ранеными и отправили. В это время подходит один незнакомый полковой комиссар и говорит полковнику: «Здесь нам будет плохо: немецкие автоматчики в 40 метрах». Я знал об этом, но товарищам ничего не сказал, чтобы не испугались. К сожалению, баржа пришла только под утро. Мы погрузились, и баржа двинулась по направлению к Камыш-Буруну.

Немцы открыли огонь. Баржа загорелась. Мы оказались в море беспомощными. Капитан баржи кричит: «Не сдадимся». Положение создалось такое, что можно было решиться на все, чтобы не попасть в руки немцев.

Катер, находившийся в море, заметил, что наша баржа горит, подошел к нам и двумя-тремя сильными толчками оттолкнул нас от берега в сторону моря. Потом мы сумели пересесть на катер. Немцы непрерывно обстреливали нас, отрезая прямой путь на Касса-Чушки .

Всем нам наконец удалось переправиться в Тамань, но долго там задерживаться нельзя было: немцы усиленно обстреливали. Нам пришлось пешком дойти до Краснодара около 200 километров.

Крымские бои дали мне, как врачу и офицеру Красной армии, большой навык и практику по санитарному делу и боевую закалку. За все мои усилия в борьбе за Родину и за заботу о раненых и больных бойцах и командирах, Военный совет 51-й армии объявил мне благодарность и удостоил боевой награды: мне вручен именной пистолет, а также ручные часы. Представили также к правительственной награде.

Какие у меня, как участника вышеописанных событий, имеются выводы и замечания.

1) Следует учитывать, что во время безуспешных наступательных боев или же во время отхода наших войск условия работы для санслужбы складываются обычно очень тяжелые; при этом поступает большое количество раненых, медперсонал перегружен и работает с большим напряжением. Тем не менее работа санслужбы при этом оценивается низко.

В условиях же успешного продвижения наших войск вперед, когда вся обстановка более благоприятна для санслужбы, работу ее обычно оценивают выше, чем в первом случае.

2) При таких условиях, как приходилось работать в Крыму, не следует держать близко к фронту как МСБ, так и ППГ; надо держать их на таком удалении от передовой линии, чтобы обеспечивались нормальные условия для оказания раненым квалифицированной помощи.

3) Во время отступления надо переходить на максимальную эвакуацию раненых из МСБ, мобилизовав весь транспорт, стремясь к тому, чтобы ни один раненый не попал в руки противника.

Вышестеблиевская – станица в Темрюкском районе Краснодарского края.

Фролов Александр Сергеевич (1902–?) – участник оборонительных боев на реках Дунай, Южный Буг, Днепр и у берегов Керченского пролива, в том числе в Керченско-Феодосийской десантной операции 1941–1942 гг. С ноября 1941 г. в звании капитана 1-го ранга командовал Керченской военно-морской базой.

Мнацаканов Рубен Никитич (1905–?) – полковник медслужбы, с января по ноябрь 1942 г. начальник санитарного отдела 51-й армии, участвовал в битве за Кавказ, Сталинградской битве в равнозначной должности.

Семь Колодезей – станция Крымских железных дорог, расположенная на линии Владиславовка – Крым в 54 км к западу от Керчи.

Ахутин Михаил Никифорович (1898–?) – генерал-лейтенант медслужбы, чл.-корр. АМН СССР, заслуженный деятель науки, проф., д-р мед. наук, выдающийся представитель военно-полевой хирургии. Участник Гражданской войны, боев у оз. Хасан и на р. Халхин-Гол, советско-финляндской войны. В 1940–1941 гг. начальник Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова; во время Великой Отечественной войны главный хирург различных фронтов (Брянского, 2-го Прибалтийского, 1-го Украинского). В 1945 г. зам. главного хирурга Вооруженных сил СССР, одновременно завкафедрой факультетской хирургии 1-го Московского мед. ин-та им. И.М. Сеченова и директор Ин-та экспериментальной и клинической хирургии АМН СССР.

Лимберг Александр Александрович (1894–1974) – хирург-стоматолог, чл.-корр. АМН СССР, лауреат Государственной премии СССР, заслуженный деятель науки РСФСР, д-р мед. наук, зав. кафедрой 2-го Ленинградского мед. ин-та и вновь организованного челюстно-лицевого отделения Ленинградского ин-та травматологии и ортопедии. В 1943–1945 гг. проф. кафедры челюстно-лицевой хирургии Ленинградского педиатрического мед. ин-та.

Сальков Алексей Васильевич (1903–?) – подполковник (полковник) медслужбы. До войны преподаватель Куйбышевской военно-медицинской академии. С октября 1942 г. армейский терапевт 64-й армии. Возглавлял терапевтическую службу армии в Сталинградской битве, битве за Донбасс, Мелитопольской и др. операциях.

Львов Владимир Николаевич (1897–1942) – генерал-лейтенант (1940 г.), с декабря 1941 г. командующий 51-й отдельной армией, погиб в бою 11 мая 1942 г. под Керчью.