Понятие компонента ЛЗ. Макро- и микрокомпоненты смысловой структуры слова.. Денотативный компонент ЛЗ. Денотация и референция. Сигнификативный компонент ЛЗ. ЛЗ и понятие. Понятия обиходные и научные.

Структурный (парадигматический и синтагматический) компоненты ЛЗ. Мотивирующий компонент ЛЗ. Понятие внутренней формы слова. Прагматический компонент ЛЗ. Эмоциональная, экспрессивная и стилистическая окраска слова. Понятие коннотации. Методы семантического анализа. Компонентный (семный) анализ. Понятие семы. Типология сем.

Если вернуться к определению ЛЗ, то мы увидим, что ЛЗ обусловлено целым рядом факторов, как лингвистических, так и экстралингвистических (неязыковых). К ним относятся, в первую очередь, реальная действительность (отношение к предмету), мышление (отношение к понятию) и языковая система (отношение к языку). Кроме того, в ЛЗ отражается и психическая, эмоциональная деятельность человека, его отношение к обозначаемому, или прагматика. Эта обусловленность разными факторами и составляет основу структуры ЛЗ, или его компонентного состава. Под компонентом понимается, таким образом, составляющая ЛЗ, обусловленная определенным фактором, или аспектом его рассмотрения. Эти компоненты можно считать макрокомпонентами, в отличие от более мелких, на которые они раскладываются, или микрокомпонентов, о которых поговорим чуть позже.

Каждое слово связано с определенными предметами и явлениями окружающего нас мира, т.к. называет их. Так в ЛЗ находит выражение предметная отнесенность слова: слово называет предметы, т.е. реалии окружающего мира, «кусочки действительности». Именно этот аспект ЛЗ В.В. Виноградов и называл «предметно-вещественным содержанием». Связь слова с предметом реального мира заключается в том, что в ЛЗ отражены основные признаки называемых предметов, наиболее существенные для отличия данного слова (и называемого им предмета) от других. По сути дела дефиниции в толковых словарях и представляют собой перечисление этих признаков реалий. Например: ДОМ - «здание, строение (со стенами, крышей, окнами и т.п.), созданное людьми и предназначенное для проживания человека или его деятельности». Называемый предмет может быть не только реально существующим, но и представляемым, воображаемым, даже «фантастическим конструктом» (русалка, кентавр), и это тоже находит (или должно находить) отражение в ЛЗ и его толковании. Например: ДОМОВОЙ - «по суеверным представлениям славянских народов: добрый или злой дух, живущий в доме». При этом «предмет» здесь понимается достаточно широко, т.е. как любая реалия: не только материальные вещи, но и приписываемые им признаки и совершаемые ими или с ними действия и т.п. Например: ДОМАШНИЙ - «относящийся к дому, предназначенный для дома или живущий в доме»; ДОМОВНИЧАТЬ - «заниматься домом, домашним хозяйством». Поэтому слово «предмет» чаще заменяют термином денотат (лат.: обозначаемое) или референт (обозначаемый предмет), или просто означаемое. Соотнесенность слова с предметом, реалией (денотатом, референтом) называют в этом случае денотативной (референтной) отнесенностью, а соответствующий компонент (или аспект) ЛЗ - денотативным компонентом, или денотативным значением. Термины денотат и референт иногда при этом употребляют как синонимы, но иногда различают как общую (денотат - предмет как представитель класса предметов) и частную (референт - конкретный обозначаемый предмет речи) предметную отнесенность (см.

Выше - значение и смысл): ДОМ вообще и ДОМ, о котором я сейчас говорю; любой ДОМОВОЙ и ДОМОВОЙ А.С. Пушкина («Тебя молю, мой добрый домовой, храни селенье, лес и дикий садик мой»). Эту особенность слова называть одновременно общее и частное хорошо выразил Л.В. Щерба в своем «Опыте...»: «Когда я говорю философ, то это может значить какой-нибудь философ (хотелось бы напечатать статью и философа), или всякий философ (философ привык ценить форму) или данный философ (философ подошел к собеседнику), последнее значение по функции в речи более или менее синонимично имени собственному, вместо которого и сказано в последнем случае философ».

Предметную отнесенность имеют только знаменательные слова. Служебные слова и междометия, не называя предметов реальной действительности, т.е. не выполняя номинативной функции, денотативной отнесенности не имеют.

Однако слова и их ЛЗ соотносятся с реальным миром не непосредственно, а через понятие, мышление (категории логики). Существенные признаки ряда однородных предметов обобщаются в нашем сознании в понятие о данных предметах (через посредство предшествующих ступеней познания человеком реальной действительности: восприятия и представления). По совокупности таких существенных признаков мы получаем представление и составляем понятие о каких-то реалиях, даже незнакомых. Понятие, таким образом, это обобщенный образ предмета, мысль о предмете, выделяющая его существенные признаки. Именно в таком обобщенном виде понятие и воплощается в слове, в его ЛЗ. Соотнесенность слова с понятием называют понятийной отнесенностью, а соответствующий макрокомпонент ЛЗ - лексическим понятием, или сигнификатом (реже - десигнатом), или сигнификативным значением.

Сигнификативную отнесенность (сигнификативное значение) имеют все слова, даже не имеющие денотативной отнесенности, т.е. не только знаменательные, но и служебные, и междометия, и местоимения, хотя по этому поводу нет единого мнения (как и по поводу имен собственных, которые не обобщают). Тем не менее, ЛЗ данных категорий слов содержат пусть самые обобщенные, но понятия о связях и отношениях в реальной действительности. Их ЛЗ значения так же индивидуальны, как и у слов «полнозначных», поэтому мы всегда отличим по их ЛЗ предлог ПОД от НА (и даже увидим их семантическую противопоставленность, антонимию), союз А от И, частицу ЖЕ от ДАЖЕ, междометие АХ от ФУ, а местоимение ОН от ТОТ. То обобщенное понятие, которое они выражают, и есть их ЛЗ (не случайно в школьном учебнике русского языка для 5 кл. ЛЗ определяется просто как «то, что слово обозначает»). По этому поводу см., например, замечание Е.А. Стародумовой о частицах (в кн.: «Частицы русского языка», 2002): «Если исходить из универсального определения двусторонности языкового знака, то частица, как всякое слово, ... имеет собственное значение, отличающее каждую частицу от других... Скажем, такие единицы, как именно, только, даже, ведь, разве и т.д. существуют для выражения разных смыслов и не могут использоваться в речи безразлично, без всякого выбора. Поскольку индивидуальный смысл отдельных частиц не вызывает сомнения, их значения следует определить как лексические...».

Понятия могут быть обиходными и научными. Обиходные понятия выражаются в первичных обобщениях, бытовых представлениях людей о реальной действительности. Они находят воплощение в обиходных значениях слов, в их лексических понятиях отражается наивная картина мира. На базе обиходного мышления развивается мышление научное, осуществляемое в форме научных понятий. Эти понятия выражаются терминологическими значениями слов. Так, в слове ВОДА в обиходном плане выделяются как существенные признаки «жидкость без цвета и запаха, которую можно пить, которой можно мыться». В научном же плане на первое место выступают такие признаки, как «вещество, представляющее собой соединение двух атомов водорода и одного атома кислорода». Нередко это различие можно видеть на примерах описания слова в толковом словаре и терминологическом или энциклопедическом. Первый обычно описывает обиходные значения слов. Вторые - терминологические, или сами понятия. Обиходные значения более индивидуальны для каждого носителя, научные более объективны. В основе данного разграничения типов значений лежит рассуждение А.А. Потебни о «ближайшем» и «дальнейшем» значении слова. Первое общенародно, оно обобщает только самые существенные признаки предмета, второе - все его признаки, оно-то и является базой для обиходного, индивидуального значения. «Из личного понимания возникает высшая объективность мысли, научная, но не иначе, как при посредстве народного понимания» (А.А. Потебня. «Из записок по русской грамматике»). Другим «дальнейшим» развитием значений является образное мышление, формирующее художественные, или эстетические значения слов. Они еще более индивидуальны - у каждого автора (поэта или писателя). Сравним обиходное понятие, выражаемое словом БЕРЕЗА («Белая береза под моим окном принакрылась снегом, точно серебром»), научно-ботаническое (Береза распространена в средней полосе России) и индивидуально-авторское, например у С. Есенина («Улыбнулись сонные березы, растрепали шелковые косы»), впрочем, представление о березке-девушке является глубоко народным (вспомним загадку о березе: тонкий стан, белый сарафан).

Таким образом, ЛЗ - это в первую очередь предметно-понятийная (денотативно-сигнификативная) отнесенность слова, для краткости называемая чаще всего просто денотативным (или понятийным) значением.

Однако ЛЗ как языковая категория не может сводиться только к этому: оно обусловлено и самим языком, прежде всего его системой, вернее - его местом в системе языка. Этот аспект ЛЗ называют структурным значением. Структурное значение проявляется в особенностях его структуры, т.е. наличии микрокомпонентов, обусловленных лексической системой языка (вспомним 3-ю часть определения ЛЗ).

Из курса «Введение в языкознание» вы уже знаете, что система языка представлена двумя видами отношений: парадигматикой (т.е. отношениями на основе сходства или противопоставленности понятий) и синтагматикой (т.е. отношениями на основе смежности понятий, сочетаемости слов). И то и другое определяет компонентный состав индивидуального ЛЗ каждого слова. Например, в ЛЗ слова ДОМ «строение для жилья человека» мы выделяем не только компонент «строение», но и компонент «жилище», т.к. есть слова, называющие строения не для жилья (сарай, овин), компонент «для человека», потому что есть слова, называющие жилище (и строение) для животных (коровник, конюшня). ЛЗ синонимов ДОМ, ЗДАНИЕ, СТРОЕНИЕ, ПОСТРОЙКА отличаются комнпонентами: вид сооружения, размер, материал, назначение и т.п. (ПОСТРОЙКА - небольшая, хозяйственная, обычно деревянная, ЗДАНИЕ - обычно большое, каменное, а ДОМ обычно жилой и может быть деревянным). Все эти компоненты выделяются в индивидуальном ЛЗ каждого слова благодаря их системным парадигмаимческим (в данном случае синонимическим) связям (Более подробно о лексической системе с точки зрения парадигматики и синтагматики будем говорить позднее, в следующей теме). Различаются данные синонимы и сочетаемостью: например, можно сказать здание театра, здание университета, но невозможны подобные сочетания со словом ДОМ (этому препятствует компонент «жилище» в ЛЗ последнего). И наоборот, невозможно употребление слова ЗДАНИЕ в составе адреса, только слово ДОМ, т.к. адрес в первую очередь предполагает проживание. (См.: «Новый объяснительный словарь синонимов русского языка», вып. 2).

Таким образом, мы говорим о структурном значении тогда, когда предполагаем, что ЛЗ - это структура микрокомпонентов, состав которых обусловлен парадигматикой и синтагматикой слова.

Так, обусловленность ЛЗ синонимическими отношениями выражается в распределении признаков одного понятия в ЛЗ семантически близких слов. Если слово в синонимических отношениях с другими словами не находится, все существенные признаки понятия сосредоточены в одном его значении. Особенно наглядно это можно продемонстрировать в сравнении соотносительных слов разных языков. Например, слово ОДИН в русском языке означает «без других, в отдельности от других, в одиночестве» и не имеет синонимов. В английском языке это значение распределено в ряде синонимов, различающихся компонентами общего смысла: интенсивностью состояния одиночества, подчеркиванием самого факта изолированности физической или духовной и т.п. (ALONE - «Сомс опять остался один»; SOLITARI - «Он представлял, как отправится странствовать один в поисках удачи» (т.е. в одиночестве, наедине с собой); LONELY - «Можно быть одному даже в толпе» (т.е. одиноким); и др.: LONESOME, FORLONE, DESOLATE (см.: «Англо-русский синонимический словарь»). Обратный пример: одному чешскому слову HNEDY в русском языке соответствует ряд синонимов, различающихся оттенками смысла: КОРИЧНЕВЫЙ («темный буро-желтый, цвета корицы»), КОФЕЙНЫЙ («темно-коричневый, цвета жареного кофе»), ШОКОЛАДНЫЙ («темно-темно-коричневый, цвета шоколада»), КАШТАНОВЫЙ («светло-коричневый, цвета каштана»), ГНЕДОЙ («коричневый, о масти лошади», КАРИЙ («темно-коричневый», о цвете глаз) - последний компонент обусловлен синтагматически.

Именно системными связями между словами обусловлено образование однотипных переносных значений (по аналогии) у слов одной лексико-семантической группы, например, у слов-зооморфизмов (названий животных, используемых в переносном метафорическом значении для характеристики человека): ЗАЯЦ - «трус», ЛИСА - «хитрец», МЕДВЕДЬ - «неуклюжий человек» и т.п. Однако перенос значения останавливается тогда, когда для обозначения данного понятия в лексической системе языка уже существует название. Например, названия многих плодовых деревьев (ГРУША, СЛИВА, АБРИКОС, ВИШНЯ и др.) употребляются и в переносном метонимическом значении для обозначения плодов этого дерева (ср.: посадить сливу и варенье из слив), слово же ЯБЛОНЯ такого значения не развивает, потому что для обозначения плода яблони в лексической системе русского языка есть слово ЯБЛОКО.

Слово является элементом не только лексической, но и грамматической системы языка. Поэтому изменение грамматического статуса слова отражается и на его лексической семантике. Например, при переходе слова из одного лексико-грамматического класса в другой изменяется и его ЛЗ: ср. столовая ложка и студенческая столовая.

Обусловленность ЛЗ грамматической системой языка может проявляться и в зависимости отдельных лексических значений от грамматической формы слова или грамматической конструкции. Например, в форме множественного числа у существительного может развиваться другое ЛЗ: ср. рысистый бег лошади и поехать на бега («состязания, гонки лошадей на ипподроме»). Более подробно о грамматически обусловленных значениях мы поговорим в следующей теме «Типы ЛЗ».

Таким образом, ЛЗ оказывается обусловленным не только предметно-понятийной отнесенностью слова, но и лексико-грамматической системой языка, местом слова в этой системе. Этим определяется и компонентный состав ЛЗ, в особенности набор микрокомпонентов денотативной части значения (ДЗ).

Однако и этим не ограничивается компонентный состав смысловой структуры слова. Не только предмет и понятие, а также место в системе определяют характер ЛЗ, но и отношение говорящего к называемому объекту. Этот аспект семантики слова называют прагматическим, или прагматикой, который в какой-то степени является добавочным и даже несколько противопоставленным денотативному. Если денотативный компонент значения содержит информацию о называемом объекте действительности, то прагматический содержит информацию об отношении человека к этому объекту.

Например, слова ДОМ, ДОМИК и ДОМИШКО при одинаковом ДЗ («строение для жилья человека») различаются выражением отношения к денотату: нейтральным, положительным и отрицательным.

Иногда этот компонент значения называют коннотативным, или коннотацией (лат.:connotatio - «добавочное значение»). В узком смысле к коннотациям относят эмоционально-экспрессивную, оценочную или стилистическую информацию, в широком смысле - любой добавочный компонент смысла (ассоциативный, фоновый, национально-культурный и т.п.).

Под эмоциональной коннотацией (или эмоциональной окраской слова) подразумевают выражение словом эмоции, чувства (в дополнение к ДЗ): иронии, шутки, ласки, презрения и т.п. Например: КЛЯНЧИТЬ («унизительно, назойливо просить» - презрительно). Обычно эмоциональная окраска слова демонстрируется в словарях с помощью соответствующих помет. Например: ДОМИК - ум.-ласк.

Экспрессивная окраска - то же, что эмоциональная, но это еще и информация об усилительности (усилении признака). Например: ДОМИЩЕ - усилит. к ДОМ.

Оценочная коннотация - это выражение одобрения или неодобрения. Например: ДОМИНА - неодобрит. к ДОМ. Чаще всего они объединяются, т.к. дополняют друг друга, поэтому называются вместе эмоционально-оценочной коннотацией.

Стилистическая коннотация - это информация о применении слова в определенном стиле (стилистическая окраска слова). Например: ДОМИК, ДОМИЩЕ. ДОМИНА - разг., ПЕНАТЫ - высок.

Таким образом, под коннотацией понимается неденатативное и неграмматическое значение, эмоционально-стилевое содержание, входящее в состав семантики слова (или представляющее ее целиком).

Как уже говорилось, к коннотациям (в расширительном понимании) относят и социально-историческую, и национально-культурную информацию. Например, в слове ТЕРЕМ содержится информация о том, что так в старину на Руси называли боярский дом (компоненты «в старину», «на Руси», «боярский» - культурно-исторические коннотации). О национально-культурном компоненте значения подробнее будем говорить в специальной теме позже.

Коннотациями (К) иногда считают и различного рода ассоциации и символы (символические значения). Например, многие названия животных содержат такие коннотации (из которых иногда формируются переносные значения): КОТ - символ лени, ОСЕЛ - глупости, СВИНЬЯ - нечистоплотности и т.п.

Таким образом, смысловая структура слова складывается из ряда макрокомпонентов: ГЗ + ЛЗ (ДЗ) + (СЗ) + (К). Многие из указанных компонентов можно рассматривать и в составе ЛЗ, тогда его структура может быть представлена так: ЛЗ = КЗ + (ГЗ) + (СЗ) + ДЗ + К.

Например: ДОМИШКО

КЗ - «предмет»

ГЗ - «неодушевленный» (другие ГЗ в ЛЗ этого слова не входят)

СЗ - «маленький»

ДЗ - «дом»: «строение», «для жилья», «человека»

К - уничижительно, презрительно; разг.

Основным в этой структуре является, конечно, ДЗ (денотативное значение) - информация об объекте.

Не менее важны и грамматические значения, из которых только КЗ (категориальное, частеречное значение) - обязательный компонент ЛЗ, остальные ГЗ в ЛЗ не входят или входят лишь некоторые: например, род м. или ж. одушевленных существительных, т.к. эти ГЗ мотивированны объективной реальностью: живое/неживое, мужской/женский пол (скорее - это лексико-грамматические значения).

СЗ - тоже обязательный компонент ЛЗ, но только у производных слов (у слов непроизводных их вообще нет).

К (коннотации) есть не у каждого слова, и этот компонент всегда дополнительный к ДЗ.

Некоторые слова мотивированны, т.е. понятен, объясним повод для их номинации (почему так названо): ОПЕНОК (растет на пнях), ПОДОКОННИК (находится под окном), СРЕДА (средний день недели). Этот признак, положенный в основу названия, называют мотивирующим компонентом семантики слова (мотивировкой слова), или этимологическим значением. Поскольку он отражен в звуковой оболочке (фонетической форме) слова, его называют еще внутренней формой слова (ВФ) - термин ввел А.А. Потебня. Таким образом, семантическая структура мотивированных слов может включать и этот компонент. Слова с ясной ВФ называют мотивированными.

Например, ЛЗ слова ПЕТУХ складывается из следующих компонентов: КЗ («предмет»), ГЗ («одушевленный», «мужской род»), ДЗ («птица», «семейства куриных», «самец», «с ярким оперением и большим красным гребнем»), ВФ («поет» - потому так и назван), К («драчун»). Таким обр., слово ПЕТУХ - мотивированное.

Однако ВФ может утрачиваться, забываться. Так уже не являются мотивированными слова ЧЕЛОВЕК, СТОЛ, СМОРОДИНА, ИЗБА и др. Утрата ВФ называется деэтимологизацией. Поиском и изучением забытой ВФ занимается особая наука (раздел исторической лексикологии) - этимология. Этимологические значения слов приводятся в специальных этимологических словарях. Так, этимология слова СТОЛ - «стелить» (стлать), т.е. нечто постеленное, а слова ИЗБА - (истьба) - «истопить» - т.е теплый дом, дом с печью. Слова с утраченной ВФ называются немотивированными. Сравним слова РУКАВИЦА, ПЕРЧАТКА и ВАРЕЖКА. Первые два имеют ясную ВФ (рука, перст), поэтому они мотивированные, а вот последнее - немотивированное, его ВФ утрачена, и узнать ее можно только по этимологическому словарю (ВАРЕЖКА - варега /варьга - от древнерусского варъ - «защита»).

Утрата ВФ происходит потому, что признак, положенный в основу названия, не всегда самый существенный, а чаще всего просто первый попавшийся на глаза. Поэтому даже если ВФ понятна, не всегда она - компонент ЛЗ и потому нередко даже не отражается в толковании ЛЗ. Например, в толковании слова СРЕДА отмечается лишь, что это «третий день семидневной недели», а о том, что он «середина» часто не упоминается. А вот в значения слов ВТОРНИК, ЧЕТВЕРГ, ПЯТНИЦА их мотивирующий признак включается («второй день недели», «четвертый день недели», «пятый день недели»). Это несоответствие между реальным и этимологическим значением часто подмечают дети: вспомним примеры из знаменитой книги К. Чуковского «От трех до пяти»: «Почему масленица? Надо бы блинница, ведь не масло же мы едим, а блины».

Говоря о компонентах ЛЗ, мы указывали макрокомпоненты, но в примерах уже не раз приводили и микрокомпоненты, т.е. элементарные единицы смысла. Именно понятийное ядро слова, его ДЗ можно расчленить на более мелкие единицы смысла, каждая из которых соответствует определенному признаку называемого предмета (денотата). Например, ДОМ: 1)»строение»; 2) «для жилья»; 3) «человека». Каждый из таких микрокомпонентов принято называть термином сема, а саму методику разложения ЛЗ на семы назвали компонентным, или семным анализом. Совокупность элементарных смыслов (сем) и составляет структуру ЛЗ, или семему. (В семантическую структуру слова в целом включаются, таким образом, еще и грамматические признаки, или семы, часто их называют граммемы). Элементарной единицей смысловой структуры слова является, таким образом, сема, которая «представляет собой отражение в сознании носителей языка различительных черт, объективно присущих денотату, либо приписываемых ему данной языковой средой и, следовательно, являющихся объективными по отношению к каждому говорящему» (В.Г. Гак). По сути дела, в описательном толковании ЛЗ в толковых словарях каждое слово толкования указывает на один какой-либо признак предмета (сему).

Поскольку ЛЗ слова представляет собой структуру, то и семы в ней особым образом организованы, т.е. являются некой иерархией. В связи с этим принято различать следующие типы сем: архисема (родовая, главная сема) и дифференциальные (видовые, различительные) семы.

Например, в ЛЗ слова ДОМ архисема «строение» (она общая для всех слов, называющих какие-либо строения, например, САРАЙ, КОРОВНИК и др.), а дифференциальные семы - «для жилья» (а не для чего-то другого, ср. САРАЙ) и «человека» (а не животного, ср. КОРОВНИК). Таким образом, дифференциальные семы выделяются относительно других слов.

Выделяются еще и факультативные семы (необязательные), периферийные семы (второстепенные) и потенциальные семы. В них отражаются несущественные (неразличительные) признаки предмета, которые, однако, могут проявиться в определенных условиях. Например: ЕЛКА: 1) «дерево» - архисема; 2) «хвойное»; 3) «вечнозеленое»; 4) «конусообразное» - дифференциальные семы; 5) «символ Нового года» - потенциальная сема (Не забыть купить елку; «Елка плакала сначала от домашнего тепла...»).

Именно на их основе нередко развиваются производные, переносные значения. Например, в семантике слова ДОМ кроме уже выделенных сем можно выделить потенциальную «для проживания семьи», на основе которой и возникло одно из производных значений слова «семья» (ср.: дружить домами).

В методике компонентного анализа запись сем может представляться в зашифрованном виде, например, с помощью букв:

А - архисема,

b, c - дифференциальные семы,

(d) (е) - потенциальные семы.

Такой подход к анализу семантики слова позволяет сопоставить различительные признаки разных слов и выявить их системные отношения на основе тождества или противоположности различительных признаков. Так, при синонимии слов существенные различительные признаки совпадают. Например:

ДОМ: строение, для жилья, человека (семьи) A b с (d)

ИЗБА: строение, для жилья, человека (семьи) (деревенское) A b c (d) (e)

Компонентный анализ позволяет установить интегральные (одинаковые) и различительные признаки в одной лексико-семантической группе слов, например «жилища человека»: ДОМ, ИЗБА, ХАТА, ДВОРЕЦ, ТЕРЕМ, в которой слова могут быть сгруппированы по интегральным и дифференциальным признакам: «материал» (деревянный или каменный), «местоположение» (городской или деревенский), «национальный» (русский или нерусский), «достаток» (бедный или богатый) и др. (См. таблицу 3):

Таблица 3. Компонентный анализ ЛСГ «жилище человека». Пояснения к таблице: А - архисема (род); b, c - дифференциальные (видовые) семы: b - внешний вид, материал; c - социальный статус; (d) - потенциальные семы, национально-культурные коннотации.

Общие семантические признаки позволяют установить и системные связи внутри слова (между отдельными его значениями). Например, в слове ДОМ одинаковые (интегральные) семы связывают все исходные и производные значения:

1) строение для жилья человека (семьи),

2) семья (члены одного рода, родственники),

3) род (несколько родственных поколений из одного корня),

4) династия (правящий род).

Компонентный анализ открывает и новые возможности лексикографического описания семантики слова: с помощью набора сем, или, как их еще называют, семантических множителей. Так, в автоматизированном «Русском семантическом словаре» (Ю.Н. Караулов и др., 1982 г.) значения представлены в виде «кодированной записи смысла каждой единицы как совокупности семантических множителей». Например, в слове ДОМ выделены такие (закодированные корнями слов) семантические множители: 1. кварти- , 2. жил- , 3. семь-, 4. вме- , 5. строи- , 6. зда-, 7. учрежде- , 8. хоз- , 9. люд- , 10. дом- , 11. поме- , 12.жи-.

Это удобно для выявления различных семантических отношений, и мы будем использовать такую запись в дальнейшем разговоре о ЛЗ и системных связях слова: омонимах, синонимах, антонимах и т.п.

«СКРЫТЫЕ КОМПОНЕНТЫ СМЫСЛА ВЫСКАЗЫВАНИЯ: ПРИНЦИП ВЫЯВЛЕНИЯ...»

-- [ Страница 1 ] --

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«ЧЕЛЯБИНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

На правах рукописи

ХВОРОСТИН Денис Владимирович

СКРЫТЫЕ КОМПОНЕНТЫ СМЫСЛА ВЫСКАЗЫВАНИЯ:

ПРИНЦИП ВЫЯВЛЕНИЯ

10.02.19 - теория языка

ДИССЕРТАЦИЯ

на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

Научный руководитель :

доктор филологических наук, профессор Л. А. Шкатова Челябинск - 2006

ГЛАВА 1. Имплицитное содержание высказывания как предмет исследования

1.1. Логико-философские концепции имплицитного в речи

1.2. Осмысление имплицитного в рамках философии обыденного языка...... 15

1.3. Имплицитное в речи как предмет исследования теории речевого воздействия

1.4. Рассмотрение имплицитного в собственно лингвистическом аспекте..... 32 Выводы по первой главе

ГЛАВА 2. Принцип восполнения неявной информации

2.1. Сущность номинации

2.2. Полиситуативность содержательной стороны высказывания

2.3. Характер противопоставленности явной и скрытых ситуаций в содержательной стороне высказывания

2.3.1. Лингвистическое выражение категории времени

2.3.2. Отражение в языке категории пространства

2.4. Принцип выявления скрытых компонентов смысла высказывания......... 90 Выводы по второй главе

ГЛАВА 3. Опыт анализа текста на основе принципа восполнения неявной информации

3.1. Языковое проявление в тексте категории существования

3.2. Лингвистическое выражение категории времени в тексте

3.3. Отражение в тексте категории пространства

3.4. Верификация (логика вопросительных высказываний)

Выводы по третьей главе

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Список использованной литературы

Список сокращений

Условные обозначения

ВВЕДЕНИЕ

Данная диссертация посвящена исследованию механизма восстановления скрытых компонентов смысла высказывания. Природа языка и процесс коммуникации, следовательно, представляют собой диалектическое единство, и описание одного обязательно требует учета другого, однако организация знаний и способы их представления в языке стали объектом лингвистического исследования лишь относительно недавно.

Понимание того, что взаимосвязанность объектов и явлений действительности находит отражение во взаимосвязанности представлений о мире и в тезаурусе конкретного языка, явилось одной из причин усиления интереса лингвистов к проблеме скрытых компонентов смысла, или имплицитного в речи. Стало очевидным, что наибольшую сложность в описании речевой деятельности представляет то, что простая сумма значений отдельных элементов словесной коммуникации не исчерпывает доставляемой ими информации.

Стоит отметить, что в подавляющем большинстве исследований скрытых компонентов смысла устанавливается лишь наиболее вероятный подтекст отдельного высказывания или ограниченного ряда высказываний. Более того, скрытые компоненты смысла до сих пор не изучались вне условий конкретной речевой ситуации, хотя многое указывало на необходимость именно такой постановки вопроса.

Актуальность исследования обусловлена назревшей необходимостью в переходе от анализа разрозненных языковых фактов к комплексному исследованию имплицитного в речи, что позволит не только объединить и унифицировать знания, накопленные в различных областях, но и смоделировать процесс восстановления скрытых компонентов смысла.

Целью исследования является определение принципа выявления скрытых компонентов смысла, лежащего в основе механизма интерпретации высказывания на естественном языке.

Для достижения этой цели решались следующие задачи :

1) анализ существующих подходов к изучению имплицитного в речи (в рамках лингвистики, а также философии, логики, психологии и т. д.), обобщение представлений об изучаемом явлении, выявление и определение концептуальной значимости тенденций в его исследовании;

2) определение и разграничение отдельных понятий и категорий (пресуппозиция, импликация, импликатура, имплицитность);

3) построение на основе анализа языкового материала теоретической модели, отражающей механизм интерпретации высказывания на естественном языке;

4) апробация предложенной модели на конкретном языковом материале, определение возможных путей ее расширения.

Объектом исследования являются неявные компоненты смысла высказывания.

Предмет исследования - процесс восстановления слушающим неявной информации вне ситуативной и жанровой отнесенности.

Материалом исследования послужили фрагменты текстов различной протяженности, стилей и жанров.

В работе использовались как общенаучные (описание, интерпретация текста, моделирование), так и частные лингвистические (компонентный анализ, функциональный анализ, контент-анализ, пропозициональный анализ структуры текста, формально-трансформационные процедуры выявления и идентификации элементов бинарной оппозиции, элементы анализа по непосредственно составляющим, метод вычеркивания) приемы и методы.

Языковой процесс как процесс познания, язык как механизм познания, различение языкового и внеязыкового сознания (Н. Д. Арутюнова, В. фон Гумбольдт, Т. А. ван Дейк, Н. И. Жинкин, А. А. Леонтьев, Г. П. Мельников, А. А. Потебня, Ю. А. Сорокин и др.);

Объективность объекта изучения («воспринимаемость», «осязаемость», «материальность» знака) (Г. П. Мельников, Е. В. Сидоров, В. М. Солнцев, Е. Ф. Тарасов и др.);

Предикативность как особое обобщающее свойство предложения (А. С. Бархударов, В. В. Виноградов, В. А. Курдюмов, А. А. Леонтьев, А. М. Пешковский, А. И. Смирницкий, А. М. Шахнарович и др.);

Лексические, морфологические и др. значения как производные от значений предикативных синтаксических единиц (Л. Блумфилд, Э. Кассирер, В. А. Курдюмов, Е. Курилович, Дж. Лайонз, И. Н. Мещанинов, З. С. Харрис, Ч. Ф. Хоккет и др.);

Наличие в любом высказывании неявной информации, не сводимой к сумме значений входящих в синтаксическую конструкцию компонентов (И. В. Арнольд, В. В. Виноградов, К. А. Долинин, Л. А. Исаева, Г. В. Колшанский, М. В. Никитин, Л. В. Щерба и др.).

Положения, выносимые на защиту :

1. Смысл высказывания не сводим к сумме значений составляющих его компонентов; он представляет собой гештальт, первичный по отношению к значению.

3. Восстанавливая скрытые компоненты смысла высказывания, слушающий исходит из того, что фрагменты действительности, представленные в содержательной стороне высказывания имплицитно, противопоставлены вербализованной ситуации. Принцип выявления скрытых компонентов смысла высказывания заключается в построении высказываний, антонимичных данному, благодаря чему восполняется недостающая информация.

4. Лингвистический принцип выявления скрытых компонентов смысла заключается в рассмотрении взаимосвязи компонентов изолированного высказывания в рамках формального анализа предложения.

Научная новизна исследования заключается в том, что процесс восстановления слушающим скрытой информации впервые описывается вне отнесенности к действительности, вне ситуативной и жанровой отнесенности; в том, что впервые показаны сущностные характеристики имплицитного в речи, взаимная обусловленность имплицитного в речи и языковой системы.

Результаты исследования могут быть полезны для теории коммуникации, лингвокультурологии, психолингвистики и ряда других перспективных направлений в современной лингвистике, что определяет его теоретическую значимость.

Практическая значимость . Основные положения работы могут быть использованы при разработке теоретических (теоретическая грамматика, стилистика и др.) и практических (юрислингвистика, связи с общественностью и др.) курсов, а также в практике редактирования текстов.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертации нашли отражение в опубликованных работах. Ряд выводов научного исследования обсуждались в докладах на международных научных конференциях: «Слово, высказывание, текст в когнитивном, прагматическом и культурологическом аспектах» (Челябинск, 2003 г.), «Лингвистические парадигмы и лингводидактика» (Иркутск, 2005 г.), «Речевая агрессия в современной культуре» (Челябинск, 2005 г.), «Языки профессиональной коммуникации» (Челябинск, 2005 г.), на Всероссийских научных конференциях: «Актуальные проблемы современной лингвистики»

(Ростов-на-Дону, 2005 г.); «Лазаревские чтения: Традиционная культура сегодня: теория и практика» (Челябинск, 2006 г.), на научной конференции молодых ученых, аспирантов и соискателей «Молодежь в культуре и науке XXI века» (Челябинск, 2004 г.), на заседаниях кафедры и Вузовской академической лаборатории межкультурной коммуникации.

Структура диссертации соответствует содержанию решаемых исследовательских задач.

Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. В первой главе («Имплицитное содержание высказывания как предмет исследования») рассматриваются теоретические предпосылки единой концепции имплицитного в речи и ее исходные положения. Вторая глава («Принцип восполнения неявной информации») посвящена моделированию процесса объективации неявных компонентов смысла и несет основную содержательную нагрузку. Результаты апробации теоретической модели на конкретном языковом материале приводятся в третьей главе («Опыт анализа текста на основе принципа восполнения неявной информации»).

Основные результаты исследования изложены в 8 публикациях.

ГЛАВА 1. Имплицитное содержание высказывания как предмет исследования Замечено, что коммуникативная функция языка проявляется не только в эксплицитно представленной информации, но и через посредство неявно выраженной, имплицитной информации.

Имплицитным при этом можно назвать такое изображение, которое не имеет самостоятельных средств выражения, но извлекается из эксплицитного смысла. Так, В. Х. Багдасарян подчеркивает единство и взаимосвязанность эксплицитного и имплицитного в философском смысле: «Имплицитное выражается и постигается адресатом на основе эксплицитного и в этом смысле зависит от него. Но, с другой стороны, если бы не существовало имплицитное, было бы бессмысленным ставить вопрос о существовании эксплицитного» [Багдасарян 1983: 7]. К. А. Долинин называет имплицитным содержанием высказывания «содержание, которое прямо не воплощено в узуальных лексических и грамматических значениях языковых единиц, составляющих высказывание, но извлекается или может быть извлечено из последнего при его восприятии» [Долинин 1983: 37].

Значение предложения еще не есть смысл высказывания: «мы извлекаем (понимаем) из отдельного высказывания значительно больше информации, чем содержится в нем как в языковом образовании» [Звегинцев 1976: 206]. Однако планомерное изучение данного явления начинается только с конца XIX века.

Начало изучения имплицитного в речи было положено статьей С. О. Карцевского «Об асимметричном дуализме лингвистического знака»

(1929), хотя отдельные фрагменты, касающиеся имплицитного в речи, легко отыскать во многих лингвистических трудах. Так, Л. В. Щерба отмечал, что кроме правил синтаксиса существуют правила сложения смыслов, которые дают «не сумму смыслов, а новые смыслы, правила, к сожалению, учеными до сих пор мало обследованные, хотя интуитивно отлично известные всем хорошим стилистам» [Щерба 1974: 24]. Взаимная неоднозначность соответствия плана выражения и плана содержания отмечалась также в работах Ш. Балли, М. М. Бахтина, В. Н. Волошинова, Л. С. Выготского, А. А. Потебни и ряда других ученых. Тем не менее, до середины XX века работы в данном направлении не имели продолжения.

Среди публикаций, в которых проблеме имплицитного уделено достаточно серьезное внимание, стоит отметить следующие:

Арутюнова 1973, 1976; Багдасарян 1983; Беллерт 1978; Вимер 2000; Волошинов 1930; Гак 1979; Гальперин 2005; Дементьев 2000, 2001, 2002; Зализняк 2004;

Киселев 2001, 2003; Кобозева 1988; Никитин 1988; Падучева 1996 и др. Между тем, исследований, охватывающих проблему во всей ее полноте или хотя бы намечающих синтез различных аспектов, до сих пор мало. К ним относятся, в первую очередь, Долинин 1983, 1985; Звегинцев 1976; Лисоченко 1992;

Нефедова 2001; Тарасов 1979; коллективная монография «Имплицитность в языке и речи» 1999; Ducrot 1969, 1972; Fillmore 1971; Todorov 1982.

Волошинов, рассматривая влияние «внесловесной» части высказывания на словесную, приводит в качестве иллюстрации следующий текст:

«Человек с седенькой бородкой, сидевший за столом, после минуты молчания произнес: м-да! Юноша, стоявший перед ним, густо покраснел, повернулся и ушел», - и приходит к выводу, что мы решительно ничего не поймем в этом «разговоре», «как бы мы ни изучали его со всех грамматических точек зрения, как бы мы ни разыскивали в словарях все возможные значения этого слова»

[Волошинов 1930: 75]. Однако «разговор этот на самом деле полон смысла, словесная часть его обладает вполне определенным значением, и он является вполне законченным хотя и кратким диалогом: первой репликой служит словесное “м-да”, вторую реплику заменяет органическая реакция собеседника (краска на лице) и его жест (молчаливый уход)» [там же]. Истоки непонимания В. Н. Волошинов видит в том, что «нам неизвестна вторая, внесловесная часть высказывания, определившая смысл его первой части, словесной. Мы не знаем, во-первых, где и когда происходит событие этой беседы, во-вторых, не знаем предмета разговора, и, наконец, в-третьих, не знаем отношения обоих собеседников к этому предмету, их взаимной оценки его» [там же: 75-76].

Если же в поле нашего зрения вошли все скрытые, но подразумеваемые говорящими, стороны высказывания (событие развертывается у столика экзаменатора; экзаменующийся не ответил ни на один из вопросов; экзаменатор укоризненно и с сожалением произносит «м-да»; провалившемуся экзаменующемуся стыдно, и он уходит), то ничего не значившее ранее высказывание «м-да» приобретает вполне определенное значение. При желании, пишет далее В. Н. Волошинов, оно может быть представлено в виде законченной фразы («Плохо, плохо, товарищ! как это ни печально, придется все-таки поставить вам неудовлетворительно») [там же: 76].

Подразумеваемые стороны внесловесной части высказывания:

пространство и время события высказывания, предмет высказывания и отношение говорящих к происходящему - В. Н. Волошинов определяет как ситуацию. «Именно различие ситуаций определяет и различие смыслов одного и того же словесного выражения. Словесное выражение - высказывание - при этом не только пассивно отражает ситуацию. Нет, оно является ее разрешением, становится ее оценивающим итогом, и в то же время необходимым условием ее дальнейшего идеологического развития» [там же].

Следует отметить, что на становление собственно лингвистической концепции имплицитного повлияло осмысление этого феномена в рамках других научных дисциплин, прежде всего философии.

–  –  –

Мысль Фреге заключается в следующем. Суждение «Кеплер умер в нищете» основывается на предпосылке, что имя «Кеплер» обозначает некоторый денотат. Эта предпосылка, однако, не входит в смысл высказывания.

То, что имя «Кеплер» обозначает нечто, образует предпосылку как для утверждения «Кеплер умер в нищете», так и для отрицания этого факта.

Позднее к дихотомии сообщаемого и предпосылок сообщения обратился П. Стросон при обсуждении логического значения предложения «Король Франции мудр».

В теории дескрипций Б. Рассела содержание подобных предложений представлялось как конъюнкция трех пропозиций: 1) имеется король Франции,

2) есть только один король Франции, 3) нет никого, кто был бы королем Франции и не был бы мудр. Поскольку первая из названных пропозиций ложна, все высказывание считалось ложным. Приведенный анализ вызвал возражение со стороны П. Стросона, указавшего на особый тип импликации одного предложения другим. Утверждение о том, что король Франции мудр, в некотором, специфическом смысле имплицирует факт его существования.

Импликация этого типа не эквивалентна логическому следованию. Ее своеобразие обнаруживается в том, что отрицательная реплика «Но ведь во Франции нет короля!» не является прямой контрадикцией стимулировавшего ее сообщения. Она скорее служит напоминанием о том, что вопрос об истинности или ложности подобного утверждения вообще не встает, так как должна быть отвергнута его предпосылка. Особый вид импликации, на который ссылается П. Стросон, позднее стало принято называть пресуппозицией.

В лингвофилософской литературе понятие пресуппозиции первоначально трактовалось в семантических терминах: «Суждение Р называют семантической пресуппозицией суждения S, если и из истинности, и из ложности S следует, что Р истинно, т. е. если ложность Р означает, что S не является ни истинным, ни ложным» [Падучева 1996: 234]. Отметим также, что проблема пресуппозиций обсуждалась здесь, во-первых, в связи с установлением истинностного значения предложений, и, во-вторых, при разграничении разных типов логических отношений между предложениями [Арутюнова 1973: 84].

Значительные усилия логико-лингвистической мысли были направлены на отличение пресуппозиции от логического следования и импликации.

Отношения логического следования характеризуются тем, что истинность или ложность одной пропозиции обусловливает истинность или ложность другой пропозиции. Из предложения «Все сыновья Джека моряки» следует, что «младший сын Джека моряк», а из предложения «Ложно то, что сыновья Джека моряки» логически следует ‘Ложно то, что младший сын Джека моряк’.

Введение же отрицания в высказывание «Все сыновья Джека моряки» не требует аналогичной операции с пресуппозицией «У Джека есть сыновья»

[Арутюнова 1973: 85; Падучева 1996: 234].

Пресуппозиция, напротив, противостоит коммуникативно-релевантному содержанию высказывания. Она входит в семантику предложения как «фонд общих знаний» собеседников, как их «предварительный договор». Основным свойством пресуппозиции, отличающим ее от сообщаемого, является константность при отрицательных, вопросительных и модальных преобразованиях, а также при обращении в придаточное предложение.

Пресуппозиция как бы соотносится с местоимением «мы» и временем, предшествующим сообщению, утверждаемое коррелирует с местоимением «я»

и моментом речи [Арутюнова 1973: 85].

Дж. Катц и П. Постал применили понятие пресуппозиции к описанию вопросов. Пресуппозицию вопроса составляют те условия, которые адресат принимает как данное. Задавая вопрос «Кто видел Павла?», спрашивающий исходит из предпосылки, что кто-то видел Павла. Позднее Э. Кинэн предложил следующее формальное определение пресуппозицией вопроса: предложение S составляет пресуппозицию вопроса Q, если S есть логическое следствие всех возможных ответов на Q. Так, предложение «Кто-то опоздал» является пресуппозицией вопроса «Кто опоздал?», будучи логическим следствием всех возможных ответов на соответствующий вопрос (ср.: Петр опоздал; несколько студентов опоздало; мои друзья опоздали и т. п.).

Особо стоит отметить, что механический перенос философского термина «импликация» в сферу лингвистики привел к возникновению некоторой терминологической путаницы: относящиеся к различным понятийным сферам термины «импликация» и «имплицитность» в лингвистике стали употребляться взаимозаменяемо. Так, в «Словаре лингвистических терминов»

Разграничение в семантике предложения коммуникативно-значимых и коммуникативно-нерелевантных признаков очень существенно для понимания семантической структуры сложных предложений. Теория сложных предложений, как известно, постоянно привлекала к себе внимание ученых логико-философского направления. А. Бейкер разработал и уточнил идеи Г. Фреге о том, что содержание некоторых типов придаточных, например, придаточных времени, не входит в утверждаемое, составляя для него лишь необходимую предпосылку. Он показал, в частности, что различие между сочинением и подчинением может быть сформулировано с опорой на понятие пресуппозиции: в то время как каждая часть сложносочиненного предложения содержит некоторое утверждение, в сложноподчиненном предложении лишь одна часть утверждает нечто, а другая составляет пресуппозицию этого утверждения. Указанное различие обнаруживает себя в вопросительных коррелятах сложных предложений. К утверждаемому может относиться либо только содержание главного предложения, либо только содержание придаточной части, либо содержание придаточного и отношение между ним и главным предложением, либо только отношения между главной и придаточной частями (как, например, в нереальном условном периоде). Таким образом, Бейкер проводит классификацию сложных предложений в зависимости от того, как распределено их содержание между утверждаемым и пресуппозициями.

В концепции Дж. Лакоффа под пресуппозицией разумеется представление говорящих о логической, или, лучше сказать, естественной, связи между событиями. Так, сообщение «Сейчас июль, но идет снег»

оправдано только в случае, если говорящий исходит из того, что в июле не должно быть снега… Следовательно, некоторые предложения правильны только относительно определенных пресуппозиций.

А. Бейкер классифицирует сложные предложения в соответствии с тем, как распределено их содержание между утверждаемым и пресуппозициями.

Содержание некоторых типов придаточных, например, придаточных времени, согласно его концепции, не входит в утверждаемое, составляя для него лишь необходимую предпосылку. Неоднородность коммуникативного содержания субстантивных (субъектных и объектных) придаточных показали П. и К. Кипарские. Эти разряды зависимых предложений могут обозначать либо то, что говорящий принимает как пресуппозицию, либо то, что непосредственно утверждается или отрицается в данном высказывании. В предложении «Странно, что сейчас идет дождь» придаточное может быть охарактеризовано как «фактивное», т. е. обозначающее факт. Суть подобных предложений заключена в их главной (модальной) части. К ней относится общий вопрос («Разве странно, что идет дождь?»). Она подвергается отрицанию («Нисколько не странно, что идет дождь»). Напротив, в предложении «Похоже на то, что идет дождь» придаточное должно быть квалифицировано как «нефактивное». На этот раз сообщаемое заключено в придаточной части, диктуме. Для таких предложений характерна подвижность места отрицания: «Я не думаю, что идет дождь» = «Я думаю, что дождя нет».

Несмотря на успехи этого направления, описание имплицитного в речи было осложнено тем, что в рамках двузначной логики понятие семантической пресуппозиции лишается смысла, поскольку суждение может быть либо истинно, либо ложно, а предложение с ложной пресуппозицией имеет третье истинностное значение. Логический подход к трактовке пресуппозиции требовал от исследователей отказа от двузначной логики, что в итоге обусловило стремление представителей формальной семантики вывести понятие пресуппозиции за рамки семантики и дать ему трактовку в прагматических терминах.

Вслед за представителями данного направления, мы понимаем под пресуппозицией предпосылку для высказывания, подразумевание существования тех объектов действительности, о которых говорится в высказывании.

В настоящее время использование в языке логических фигур, их выражение в языковых построениях является предметом внимания как в логике - на материале разных логических фигур, так и в лингвистике - на материале разных языковых единиц, среди которых наибольшее внимание уделяется сверхфразовому единству, или тексту (Г. В. Дорофеев, Л. М. Ермолаева, Г. Я. Солганик и др.), а также предложению (Н. Д. Арутюнова, В. З. Демьянков).

1.2. Осмысление имплицитного в рамках философии обыденного языка Дальнейшему осмыслению имплицитного в речи способствовало развитие прагматики: «в поле зрения лингвистов попали действия участников общения, которые не сводятся к простому опознаванию языковых знаков.

Выяснилось, что содержание сообщения получается также и в результате дополнительных усилий слушающего» [Имплицитность… 1999: 7].

В отличие от логиков, представители «философии обыденного языка»

(Г. Райл, Дж. Остин, Дж. Уисдом, П. Стросон) обозначали термином «пресуппозиция» те ситуативные условия, которым должно удовлетворять реальное высказывание. Так, предложение «Открой дверь!» может быть употреблено только в ситуации, в которой имеется закрытая дверь. Тем самым произошел сдвиг объекта исследования в сферу взаимодействия языка и культуры.

Если логический (семантический) подход к пресуппозициям элиминировал говорящего, сведя пресуппозицию к определенному виду отношений между предложениями, то при прагматическом подходе определение пресуппозиции строится уже не на базе понятия истинности, а через обращение к понятию уместности предложения в данном контексте.

Языковое выражение S имеет прагматическую пресуппозицию Р, если говорящий (который хочет использовать S корректно) считает, что Р истинно, но не является главным предметом его внимания; а слушатель либо знает, что Р, либо, узнав о Р впервые, не сочтет его для себя особенно удивительным или интересным. В рамках этого подхода предложение с ложной пресуппозицией рассматривается как семантически аномальное, пустое (Дж. Остин) или образующее «истинностный пробел» (У. Куайн) [Арутюнова 1973: 85;

Падучева 1996: 235].

Разработанное в логике учение о суждении и умозаключении может быть использовано в истолковании того этапа речевой деятельности, который связан с мыслительными операциями как необходимыми предпосылками общения.

Для объяснения логического статуса языковых единиц, выражающих имплицитную информацию, первоочередное значение имеет учение о суждении и об операции логического вывода. С помощью аппарата формальной логики в лингвистике наиболее полно исследованы импликативные отношения, или импликация. «Импликацией в логике принято называть условное высказывание, т. е. логическую операцию, связывающую два высказывания в сложное высказывание с помощью логической связки, которой в обычном языке в значительной мере соответствует союз «если... то...». Импликативные отношения определяются как логическая связь, отражаемая в языке союзом «если... то...» и формализуемая как А В, т. е. если А, то В, или А влечет за собой В, или В следует из А. В таком понимании импликативные отношения используются при исследовании языковых фактов и отношений. При этом различается так называемая универсальная импликация и ослабленная импликация, синтетическое, установленное опытным путем или предполагаемое знаниями о мире, и аналитическое, опирающееся только на логическую формулу, следование. Вместе с тем отмечена недостаточность разработки вопроса о категории логического следования в применении к анализу языка.

Импликативные отношения между высказываниями существуют в системе таких отношений, как конъюнкция, дизъюнкция, эквивалентность, контрарность и др. Для использования понятия об импликативных отношениях в анализе языковых фактов важно признание того, что импликация, конъюнкция суть типы отношений в логике высказывания, а не в логике вообще. Импликативные отношения могут быть сравниваемы с отношениями между коммуникативными блоками интердепеденции, детерминации, констелляции, объединения. Внутри логико-семантических отношений типа импликации различаются собственно импликация, пресуппозиция и экспектация.

Или под импликацией понимают дополнительное смысловое или эмоциональное содержание, реализуемое за счет нелинейных связей между единицами текста. Таким образом, текстовая импликация сопряжена с представлением об имплицитном содержании, или смысле. Одно из словарных значений термина «импликация» - это «подразумевание». По-видимому, явления, в которых импликация сопряжена с имплицитностью языкового выражения, могут быть отнесены к «области импликационной специфики», включающей, по Ю. М. Скребневу, использование слов, актуальное значение которых приписывается им говорящим и доступно слушателю благодаря ситуации.

Понятия об импликации и имплицитном как сопряженные имеют признаки общего и различного. Импликация, или импликативные отношения между суждениями, в структуре текста может быть эксплицитной и имплицитной. Импликация эксплицитна при эксплицитном, вербализованном, выражении частей импликативной модели - непосредственного или опосредованного умозаключения: антецедента (основания), консеквента (следствия, вывода, заключения) и связки. Импликация имплицитна при отсутствии языковой реализации в тексте одной из частей умозаключения. В последнем имеет место имплицитность языкового выражения. При опосредованном характере импликации имплицитность языкового выражения создается пропуском на поверхностной семантической структуре текста части (или частей) опосредованного умозаключения, или силлогизма.

Имплицитное рассматривалось как информация, основанная на общих знаниях говорящего и слушающего о свойствах языка (сюда можно отнести, например, понимание интонации), традициях, речевом этикете, культурных коннотациях, речевых стратегиях говорящего - фоновые знания. По мнению авторов коллективной монографии «Имплицитная информация в языке и речи», задача полного установления и отражения содержания заставляет учитывать фрагменты смысла, связанные с актуализацией общих знаний о мире.

E. M. Верещагин и В. Г. Костомаров, первыми рассмотревшие вопрос о фоновых знаниях в отечественном языкознании, определяют их как «общие для участников коммуникативного акта знания» [Верещагин 1973: 126] и выделяют три вида фоновых знаний: общечеловеческие, региональные и страноведческие.

Выделение общечеловеческих фоновых знаний представляется нам сомнительным, поскольку в той или иной мере они преломляются через призму конкретной культуры. В связи с этим мы предлагаем рассматривать культурнообусловленные и ситуативно-обусловленные фоновые знания. Такой подход не исключает возможность дальнейшей дифференциации и, что главное, позволяет максимально упростить языковую модель без ущерба для понимания природы коммуникации.

Любой текст (а именно через текст мы анализируем речь и язык) существует в неразрывной связи с говорящим и ситуацией общения. Это универсальные категории, которые применимы к любому речевому акту. В самом деле, без порождающего текст субъекта текст появиться не может, как не может текст существовать вне времени и пространства. Ситуация общения связывает текст (речевое сообщение) со временем и ситуацией, говорящий же задает модальность сообщения. Текст как «снимок», «проекция» фрагмента действительности разворачивается относительно говорящего: исходная точка пространства - здесь, исходная точка времени - сейчас и исходная точка оценки - Я говорящего. Развитие языков приводит к появлению конструкций, связь которых с ситуацией общения и говорящим сведена к минимуму, но абсолютно все-таки не исчезает: специфика человеческой речевой коммуникации заключается в том, что она «способна осуществляться без всякой опоры на ситуацию во всех ее видах. Человек способен сообщить другому человеку … и то, что не имеет никакого касательства к внешнему и внутреннему эмоциональному состоянию ни отправителя (говорящего), ни получателя сообщения (слушающего), а также к окружающей их обстановке.

Другое дело, что появление подобного ситуативно-независимого сообщения, как правило, предполагает те или иные предпосылки в движении мысли и эмоций слушающего, хотя последнее отнюдь не обязательно. Действительно, при произнесении любой самой неожиданной, ситуативно никак не фундированной фразы … у говорящего, несомненно, присутствует целая цепь рассуждений во внутренней речи, некоторым итогом которых и являются произнесенные вслух фразы. Тем самым они оказываются связанными с определенным (в данном случае внеречевым) контекстом»

[Адмони 1994: 27-28].

Отметим, что говорящий включен в ситуацию общения, и ситуация общения в значительной мере влияет на него. Предугадать развитие диалога, как правило, невозможно, т. к. роли «говорящий»/«слушатель» постоянно меняются и обе стороны в равной степени влияют на ход диалога. Более того, равноправие в рамках диалога есть основание диалогического общения, поскольку диалог - это попытка снять изначальное несоответствие взглядов коммуникантов на предмет обсуждения: «человеческая речь есть явление двустороннее: всякое высказывание предполагает, для своего осуществления, наличие не только говорящего, но и слушающего» [Волошинов 1930: 65]. Если коммуниканты настроены «на выигрыш», мы имеем дело со спором, который можно представить как «борьбу» разных «снимков», «проекций» одного фрагмента действительности. Поскольку любой текст строится относительно говорящего, мы изначально имеем в диалоге несоответствие позиций («Поскольку перцептивный опыт каждого человека уникален, мы все должны располагать уникальными когнитивными структурами, и, по мере того как мы становимся старше и все более отличными друг от друга, эти различия должны только усиливаться» [Найссер 1981: 197]). Но если исходные точки пространства и времени можно привести к общему знаменателю - в конце концов, оба коммуниканта включены в одну ситуацию общения, - то исходные точки оценки к общему знаменателю свести труднее.

Итак, включенные в некоторую ситуацию общения, коммуниканты «ведут себя» с оглядкой на ситуацию диалога, но и ситуация диалога меняется с каждым новым речевым действием. В связи с этим Л. В. Лисоченко отводит активную роль в процессе коммуникации как говорящему, так и слушающему.

Для порождения и восприятия содержания (смысла) текста в полном его объеме необходимо привлечение дополнительных, находящихся вне текста, факторов.

К таким факторам относится презумпция общения (пресуппозиционные знания коммуникантов), актуальная для данного речевого акта. Соответственно, имплицитное понимается как общие знания говорящего и слушающего о свойствах языка, традициях, речевом этикете, культурных коннотациях, речевых стратегиях говорящего (фоновые знания).

В свою очередь, любая ситуация общения неразрывно связана с культурной средой: представляя собой элемент культуры, диалог строится с учетом норм и запретов1 и в то же время является средством сохранения и/или изменения культуры. Культурой обусловлены фоновые знания коммуникантов;

их полное совпадение невозможно (что, с одной стороны, создает предпосылки для коммуникации, а с другой, является одной из причин коммуникативных неудач).

Ключевое значение для осмысления феномена имплицитности сыграл принцип кооперации Г. П. Грайса, в основании которого лежит предположение, что участники речевой коммуникации в нормальных условиях имеют общую цель: достижение взаимопонимания.

Говорящий не просто порождает последовательность структур, претворяющуюся в последовательность слов. Он выбирает то, что ближе всего к его замыслу, для того чтобы быть наиболее полно понятым слушателем, а слушатель, учитывая эту стратегию, понимает именно то, что задумал говорящий.

В пределах принципа кооперации Г. П. Грайс выделяет четыре группы коммуникативных постулатов, или постулатов дискурса: а) постулаты информативности («Высказывание должно быть достаточно информативным»; «Оно не должно содержать лишней информации»);

б) постулаты истинности («Не говори того, что считаешь ложным»; «Не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований»); в) постулат релевантности («Говори то, что в данный момент имеет отношение к делу»);

г) постулаты ясности выражения («Избегай неясных выражений»; «Избегай неоднозначности»).

Адресат извлекает из высказывания большее содержание, чем в нем непосредственно выражается, поскольку полагает про адресанта, что тот соблюдает принцип кооперации. Иными словами, импликатуры - это «В каждой культуре поведение людей регулируется представлениями о том, как человеку полагается вести себя в типичных ситуациях в соответствии с их социальными ролями (начальник - подчиненный, муж - жена, отец - сын, пассажир - контролер и т.д.)» [Маслова 2001: 47].

заключения, которые делает адресат, принимая во внимание не только само содержание высказывания S, но и то обстоятельство, что адресант вообще произнес S в данной ситуации, а также не сделал вместо высказывания S некоторого другого высказывания S’. При этом важно отметить, что если S’ - это высказывание, которое приблизительно равнозначно S, но требует меньшего усилия, чем S, то адресат вправе заключить, что, употребляя S вместо S’, адресант хочет этим что-то сказать [Падучева 1996: 237-238].

Коммуникативные постулаты позволяют выводить из прямого смысла высказывания коммуникативные импликатуры, понимаемые нами как компоненты содержания высказывания, которые не входят в собственно смысл предложения, но «вычитываются» в нем слушающим в контексте речевого акта. В отличие от пресуппозиций, импликатуры не конвенциональны и не зависят от языка. С понятием импликатуры тесно связано понятие импликации.

Последнее мы определяем как логическую операцию, которой в естественном языке соответствует связка «если…, то…».

На существование коммуникативных постулатов указывает и К. А. Долинин. Он выделяет четыре общих принципа: принцип осмысленности, целенаправленности, ситуативности и связности. Прежде всего, постулируется понимание коммуникантами предмета и содержания речи. Поэтому предполагается, что каждое законченное высказывание имеет определенное номинативное содержание (1). Кроме этого, каждое высказывание преследует некую, пусть неосознанную, цель (2), так или иначе связано с ситуацией общения (3) и связано по смыслу с более крупной речевой единицей, в которую оно входит, и, как правило, с другими высказываниями, входящими в это же образование (4). Безусловно, приведенные здесь постулаты применимы и к организованной последовательности высказываний - тексту. Помимо названных общих принципов, существует ряд более частных закономерностей или правил, регулирующих построение высказываний и текстов в зависимости от параметров коммуникативной ситуации [Долинин 1983: 39].

Интересно отметить, что термин «импликация» получает у авторов, основное внимание которых направлено на изучение функционирования речи, не общепринятое истолкование. Импликация в понимании Дж. Остина составляет своеобразное условие доброй воли речевой деятельности. Так, он полагает, что предложение «Идет дождь» имплицирует в устах определенного лица высказывание «Я думаю (полагаю), что идет дождь»

[Арутюнова 1973: 85].

1.3. Имплицитное в речи как предмет исследования теории речевого воздействия Дальнейшие исследования имплицитного в речи были посвящены определению природы несоответствия между планом выражения и планом содержания: скрытые компоненты смысла порождаются потребностями речевой коммуникации - стремлением экономно выразить мысли (Н. Д. Арутюнова, В. В. Виноградов, Т. Г. Винокур, Н. Ю. Шведова, Е. И. Шендельс и др.) или же нежеланием автора нести ответственность за открыто произнесенное высказывание (Е. Ю. Булыгина, Х. Вайнрих, Н. Д. Голев, В. В. Дементьев, Н. А. Купина и др.).

М. В. Никитин, О. С. Сыщиков определяют подтекст как результат имплицирования информации [Сыщиков 2000; Никитин 1988: 155-158].

К. А. Долинин также отмечает возможность «запланированности»

имплицитного содержания сообщения адресантом [Долинин 1983: 37].

О. С. Иссерс отмечает, что коммуникативные ходы (обобщение, уступка и другие) могут быть как эксплицитными, так и имплицитными. В последнем случае можно говорить о косвенных речевых актах [Иссерс 2002: 117]. Здесь важно определить границы между манипуляцией и косвенными речевыми актами. Если адресат догадывается или знает о том невысказанном смысле, который подразумевал говорящий, манипуляции нет, а есть косвенное речевое поведение [там же: 68]. Однако возможен и обратный эффект, когда адресат улавливает в сообщении скрытый смысл, который «возник» помимо воли говорящего: «Внешне спокойные слова могут обидеть собеседника, если он услышит за ними интенцию неодобрения, презрения, отвержения»

[Слово… 2000: 18]. Одним из первых обратил внимание на это явление О. Дюкро. Он вводит оппозицию «преднамеренность/непреднамеренность порождения имплицитного содержания», что позволяет выделить два типа имплицитности:

«1) непреднамеренную имплицитность, когда говорящий вовсе не вкладывает в свою речь что-то скрытое, неявно выраженное, то есть дополнительный скрытый смысл. Но реципиент обнаруживает его в силу своего личного восприятия;

2) преднамеренную имплицитность, в этом случае адресант намеренно передает часть информации между строк, стремится подвести адресата к определенному заключению, воздействовать на него внушением каких-то определенных идей» [Нефедова 2001: 15].

По О. Дюкро, одной из причин появления имплицитности может быть «нежелание говорящего нести ответственность за открыто произнесенное высказывание… В этом случае имеет место умолчание, имплицирующее просьбу, совет, угрозу, упрек» [Нефедова 2001: 17].

Идея возможной преднамеренности имплицитного в речи стимулировала интерес исследователей, с одной стороны, к имплицитному как к художественному приему («Иногда это целая задача для литературоведа - понять, почему автор выразил обиняком то, что можно было бы сказать и прямо» [Падучева 1996: 232]), с другой стороны, к имплицитному, лежащему в основе приемов речевого воздействия.

Во многих случаях имплицитная информация для достижения перлокутивного эффекта настолько значительна, что можно говорить о языковом манипулировании сознанием, т. е. использовании особенностей языка и принципов его употребления с целью скрытого воздействия на адресата в нужном для говорящего направлении. Говорящий «навязывает» слушающему определенное представление о действительности, эмоциональную реакцию или намерение, не совпадающие с теми, какие слушающий мог бы сформировать самостоятельно (А. Н. Баранов, О. С. Иссерс, И. П. Лапинская, И. С. Плохинова и др.).

С. Г. Кара-Мурза относит имплицирование информации к обману. Обман сам по себе составить манипулятивное воздействие не может, т. к. ложная информация, воздействуя на поведение человека, не затрагивает его дух, его намерения и установки. «Лисица, выманивая сыр у Вороны, даже не может быть названа обманщицей. Она же не говорит ей: брось, мол, мне сыр, а я тебе брошу сырокопченой колбасы. Она просит ее спеть» [Кара-Мурза 2001: 18]. По сути, подобный вывод означает, что высказывания, содержащие имплицитные смыслы, нельзя относить к методам манипулятивного воздействия.

Г. В. Грачев и И. К. Мельник, напротив, отмечают среди прочих способов манипулятивного воздействия логико-психологические уловки. В качестве примера авторы приводят известный с античности софизм, требующий ответа «да» или «нет» на вопрос «Перестал ли ты бить своего отца?». Любой ответ не красит человека - получается, что он либо до сих пор бьет, либо бил раньше [Грачев 1999: 151]. Строятся подобные уловки на нарушении законов логики, так как содержат ложные пресуппозиции (в приведенном примере пресуппозиция - «Ты раньше бил отца»). Особенно эффективны, отмечают исследователи, публичные обвинения, при этом главное - получить короткий ответ и не дать человеку возможности объясниться.

Использование информации, не составляющей эксплицитного содержания употребляемых слов и конструкций, представляет особый интерес для составителей рекламных и пропагандистских текстов. Воздействие прямым выражением интенций наиболее уязвимо для противодействия: если человеку предлагают «голосуй», это означает, что говорящий хочет, чтобы слушающий совершил это действие. Обычная реакция слушающего - подумать, а нужно ли это ему. В результате предложение может быть отвергнуто.

Если же призыв будет содержаться имплицитно, он не будет подвергаться прямой оценке и, соответственно, не будет отвергнут. Так, фраза «Это - лучшие колготки» не показывает в явном виде, что данная покупка желательна для говорящего. Сама идея покупки возникает у слушающего как его собственный вывод: «Лучшие - значит, хорошо их иметь, для этого их надо купить; значит, хорошо их купить».

Имплицитная информация, передаваемая в рекламе, может быть как желательной для автора, так и нежелательной. Источники имплицитной информации столь разнообразны, что далеко не всегда они принимаются во внимание составителем текста. Он может не вспомнить о какой-то ассоциации, вызываемой данным словом. Так возникают товарные знаки типа «отривин» - название лекарства. Будучи переводным, оно вызывает нежелательную ассоциацию по созвучию со словом отравить [Борисова 19992: 145-146].

В статье «К типологии ложных умозаключений в рекламном дискурсе» (2000) Ю. К. Пирогова обращается к анализу ложных умозаключений на основе формально верных сведений, представленных в рекламе. Автором было выявлено 11 типов ложных умозаключений (некоторые из них представлены несколькими вариантами).

1. Перевод коннотации в денотативную информацию. Название товара или фирмы x имеет коннотации, связанные с локусом (страной, городом, регионом) y x произведен в y или фирмой из y.

2. Выбор положительной оценочной интерпретации при ее конкуренции с какой-либо другой. Суждение S об объекте x имеет более одного значения, причем по крайней мере одно из них содержит положительную оценку объекта x Cуждение S однозначно и именно то, которое содержит положительную оценку объекта x.

3. Усиление утверждений уникальности, новизны и абсолютного превосходства:

3.1. Уникальная характеристика части уникальное действие целого. Х имеет уникальную составную часть a; a имеет действие z x имеет уникальное действие z.

–  –  –

4. Перенос характеристик части на целое. А входит в состав x; a имеет действие или характеристику z x имеет действие или характеристику z.

5. Усиление утверждения путем игнорирования его модальности. Х практически имеет действие z или x помогает (может, способен) осуществить действие z x имеет действие z.

6. Усиление утверждения путем игнорирования ограничителя (превращение шкалы в точку) или дополнительных условий. Цена от z у. е.

Цена z у. е.

7. Перенос отрицаемых характеристик на конкурентные объекты. Х не имеет действие (не содержит, не обладает характеристикой) z Основные конкуренты x имеют действие (содержат, обладают характеристикой) z.

8. Усиление утверждения за счет смешения связанных или коррелирующих понятий. Размываются границы между понятиями «многие» и «большинство», «профилактическое средство» и «лекарство» и т. п.

9. Ложное тождество, устанавливаемое на основе внешнего признака. Х имеет вкус (запах, цвет) натурального объекта z x содержит или изготовлен из z.

10. Смешение авторства: присвоение реплики персонажа рекламодателю или реальному лицу (советчику, предписанту). Персонаж рекламного сообщения высказал о товаре суждение S Рекламодатель или реальный человек высказал о товаре суждение S.

11. Присвоение конкурентным объектам свойства, противоположного тому, которое акцентируется в рекламе данного товара. Х обладает характеристикой z конкурентные товары не обладают характеристикой z [Пирогова 20002].

По мнению Ю. К. Пироговой, построению импликатур (ложных умозаключений) рекламного дискурса способствуют особенности восприятия, интерпретации и запоминания человеком информации.

Среди них выделяются:

общекогнитивные особенности; особенности, специфичные для массового сознания; особенности, проявляющиеся в рекламном дискурсе.

В число общекогнитивных особенностей входят избирательное восприятие информации (человек склонен в первую очередь замечать те сообщения, которые связаны с имеющимися у него в данный момент потребностями или же появления которых он ожидает, либо те, которые резко контрастируют с остальными сообщениями), избирательное искажение информации (человек склонен трансформировать информацию таким образом, чтобы она поддерживала, а не оспаривала его уже сложившиеся представления), избирательное удержание (запоминание) информации (информация запоминается лучше, если она появляется в начале и в конце сообщения, многократно повторяется в сообщении или же поддерживает отношения и убеждения человека).

Особенно важно в ряду общекогнитивных особенностей восприятия отметить стремление адресата снизить когнитивный диссонанс: человек получает противоречивую информацию, в силу чего не замечаются или искажаются сведения, противоречащие ожидаемым.

Для массового сознания характерны преимущественно эмоциональное, а не рациональное восприятие сообщения, обработка сообщения преимущественно с использованием стереотипных представлений о мире, стремление присоединиться к мнению большинства.

Среди особенностей, проявляющихся в рекламном дискурсе, автор выделяет отсутствие заинтересованности в информации рекламного характера и невнимательное отношение к ней, а также избегание рекламной информации, недоверие к ней и ряд других [Пирогова 20002].

Особое внимание, на наш взгляд, стоит обратить на перенос отрицаемых характеристик на конкурентные объекты (7) и присвоение конкурентным объектам свойства, противоположного тому, которое акцентируется в рекламе данного товара (11). Мы полагаем, что построению данных ложных умозаключений (по сути, второй из приведенных типов представляет собой расширенную формулировку первого) способствуют особенности естественного языка. Действительно, если в рекламе сообщается, что товар x1, входящий в ряд сопоставимых товаров x1, x2, x3, … xn, не обладает характеристикой z (например, не содержит холестерина), то слушающий вправе сделать вывод, что все прочие элементы ряда характеристикой z обладают (холестерин содержат), поскольку в противном случае можно было бы указать, что все элементы ряда не обладают характеристикой z. Более подробно этот вопрос будет рассмотрен нами во второй главе настоящего диссертационного исследования.

Важно отметить, что использование имплицитной информации Ю. К. Пирогова рассматривает как один из приемов коммуникативного воздействия, таких как использование коннотативной семантики; построение ложной аналогии; некоторые приемы метафоризации; искусственная категоризация и создание искусственных классов сравнения, выбор некорректного параметра сравнения или его некорректное обозначение и т. п.

Однако имплицитная информация есть результат использования перечисленных автором приемов, иными словами, ложные умозаключения, типологию которых приводит автор.

Каждый из отмеченных здесь приемов может провоцировать построение ложного умозаключения, однако, отмечает автор, ни один из этих приемов не является манипулятивным сам по себе.

Таким образом, нужно оценивать не прием сам по себе, а его перлокутивную (воздействующую) нагрузку в конкретной ситуации: какие умозаключения может на его основе построить адресат рекламы и будет ли он при этом введен в заблуждение относительно важных для адресата характеристик рекламируемого объекта (или условий его приобретения) [Пирогова 20002].

Тем не менее, не все, что неявно присутствует в высказывании, может отвечать на вопросы: что говорящий имеет в виду? каков подтекст его слов?

Интерпретатор может «видеть» в высказывании смыслы, которые говорящий (пишущий) в него не закладывал. Разнообразие источников имплицитной информации столь велико, что возможность той или иной интерпретации далеко не всегда принимаются во внимание говорящим. В связи с этим в семантике принято различать импликатуры говорящего - имплицитную информацию, которую «закладывает» говорящий, и инференции - то, что «извлекает» слушающий [Зализняк 2004]. Выше мы уже упоминали классификацию О. Дюкро, выделявшего помимо преднамеренной имплицитности (которой в цитируемой работе А. А. Зализняк соответствует понятие импликатуры) имплицитность непреднамеренную, когда реципиент в силу своего личного восприятия обнаруживает некий скрытый смысл, не вложенный в сообщение говорящим. В качестве примера непреднамеренной имплицитности (инференции) рассмотрим диалог из книги В. Леви «Нестандартный ребенок» (1989), представленный для удобства в виде таблицы (цит.

по [Зализняк 2004]):

–  –  –

В конце XX в. предпринимается попытка объяснить общий механизм возникновения имплицитного содержания высказывания и выявить важнейшие лингвистические и экстралингвистические факторы, способствующие его возникновению. Между тем, задача исследования, как правило, сужается до установления наиболее вероятного подтекста того или иного сообщения для определенной категории получателей, находящихся в определенных условиях.

Итак, адресату непосредственно дано само высказывание и, в зависимости от обстоятельств, те или иные параметры коммуникативной ситуации. Зная правила построения высказываний и текстов в различных условиях общения, адресат «вычисляет» те недостающие аргументы, которые его интересуют. Этим создаются необходимые и в большинстве случаев достаточные условия для извлечения имплицитного содержания высказывания [Долинин 1983: 41].

Если параметры высказывания не согласуются с данными о коммуникативной ситуации, которыми располагает получатель, такие высказывания воспринимаются как неправильные, странные. Один из путей разрешения возникающего противоречия - пересмотр представления о коммуникативной ситуации. При невозможности устранить противоречие таким путем получатель отвергает высказывание как абсурдное либо пытается решить вопрос путем пересмотра своего толкования высказывания [Долинин 1983: 42].

В некоторых работах высказывается мысль, что подтекст вообще связан с «неправильностями» в речевом поведении. По мнению Ц. Тодорова, имплицитное содержание сопряжено с наличием в тексте «лакун» - пропусков, недоговоренностей, неясностей, противоречий, нарушений норм коммуникации. Адресат интерпретирует сегмент текста, содержащий аномалию, опираясь на «презумпцию уместности».

Ведущим моментом в процессе восприятия подтекста К. А. Долинин называет информационные потребности получателя. Так, в тексте может быть формально не выражен некий факт (1) или же логическая связь между высказываниями и сообщаемыми фактами (2). Помимо лакун, возможны несоответствия высказывания деятельностной ситуации (3), роли адресата (4), основным параметрам коммуникативной ситуации (5). Отклонения от стандарта совершаются по определенным образцам. Отступая от ролевой или ситуативной нормы, человек строит свое речевое поведение в соответствии с нормами некоей другой роли или ситуации (3, 4). Лакуны в тексте (1, 2) часто вообще не воспринимаются как отступления от норм в силу привычности и стандартности, а «неправильные» иллокуции (5) употребляются настолько регулярно, что их типовые значения описываются даже в нормативных грамматиках. В связи с этим К. А. Долинин делает вывод, что имплицитными эти значения можно назвать лишь условно [Долинин 1983: 42-45].

С другой стороны, лакуны в тексте рассматриваются как проявление тенденции к компрессии текста. Сокращение высказываний описывается различно. Так, в исследованиях Е. И. Шендельс противопоставляются имплицитное («невыраженное») и эллипсис («сокращенное»). К. Кожевникова, напротив, не разграничивает явления имплицитности и эллипсиса. Она различает два вида имплицитности: имплицитность, основанную на логических связях выраженного содержания, и имплицитность, основанную на контекстуальных связях. Имплицитным при таком подходе считается способ выражения значения не отдельным словом, а, например, аффиксом или семантической структурой слова, поглощающей данное значение [Гак 1998: 107].

Одно из главных отличий подхода К. А. Долинина к проблеме имплицитного заключается в том, что за пределами рассмотрения оказываются характер высказывания, его актуальность для того или иного участника общения, «запланированность» адресантом, включенность высказывания в контекст: «Есть веские основания полагать, что механизм возникновения подтекста в основе своей един, а все различия в распространенности этого явления и в конкретных способах его реализации в различных жанрах не затрагивают сути дела» [Долинин 1983: 37]. Кроме того, автор сознательно отказывается от вычленения отдельных видов имплицитного содержания высказывания (импликация, подтекст, аллюзия, пресуппозиция, затекст и пр.).

Такой подход представляется нам правомерным, поскольку актуальность смысловых компонентов для участников общения может быть различной: «то, что для адресанта является чем-то само собой разумеющимся, для адресата может быть новым и актуальным» [Беллерт 1978: 204-205]. Актуальную информацию регулярно дают пресуппозиции высказываний, открывающих литературное повествование.

К. А. Долинин различает два вида подтекстов: референциальный и коммуникативный. Первый относится к номинативному содержанию высказывания, отражающему ту или иную референтную ситуацию; второй входит в коммуникативное содержание высказывания, соотносимое с самим актом коммуникации и его участниками [Долинин 1983: 38].

Причину возникновения имплицитного содержания высказывания К. А. Долинин видит во взаимодействии семантики текста с набором взаимосвязанных сведений, касающихся содержания текста. Иными словами, адресат, опираясь на свои «фоновые знания», сам приписывает сообщению некое содержание. Между тем, отмечает автор, для успешного восприятия имплицитного содержания высказывания, знания о мире (взаимосвязанные сведения, касающиеся содержания текста) должны быть дополнены знаниями о речи, об основных закономерностях речевого поведения.

Важнейшая предпосылка возникновения референциального подтекста, по К. А. Долинину, - «взаимосвязанность объектов и явлений действительности, находящая свое отражение во взаимосвязанности представлений и понятий о мире, из которых складывается тезаурус носителя данной культуры и данного языка. В результате сообщение о факте А, связанном в действительности и/или в тезаурусе реципиента с фактами В, С, D и т. д., потенциально имплицирует последние в его сознании: А В, С, D…» [Долинин 1983: 38].

Любое повествовательное высказывание потенциально несет сообщение о явлениях, связанных с описываемым явлением, например, о предпосылках описываемого факта и его возможных последствиях.

Так, высказывание «Габи выходит замуж за Лулу», позволяет заключить, что:

–  –  –

И. Беллерт, подробно описавшая подобные «квазиимпликации» в статье «Об одном условии связности текста» (1978), различает выводы, основанные на знании языка сообщения (в приведенном примере 1 и 2) и на «знании мира»

(3-5). Стоит отметить, что знания о языке - это те же знания о мире, зафиксированные в системе значений данного языка [Долинин 1983: 38].

Выводы указанного типа часто описываются также в терминах пресуппозиций.

Из того, что Габи выходит замуж за Лулу, следует также, что:

(6) Габи и Лулу, по всей вероятности, будут жить вместе;

(7) У них, возможно, будут дети и т. д.

В референциальный подтекст входят также экзистенциальные пресуппозиции: пресуппозиция существования объекта или лица и пресуппозиция реальности факта. Именно они «позволяют высказать нечто так, как если бы это и не требовалось высказывать» . Так, вопрос «Где вы убили вашу жену?» предполагает, что адресат ее убил, даже если он это отрицает. Подтекст, задаваемый экзистенциальными пресуппозициями, «основывается уже не на знаниях о мире вещей и явлений, внешних по отношению к речи, а на известных реципиенту общих принципах и нормах речевой коммуникации, которые лежат в основе коммуникативного имплицитного содержания высказывания и играют решающую роль в восприятии подтекста вообще» [Долинин 1983: 39].

Обусловленность речи вообще и каждого отдельного высказывания в частности референтной ситуацией (отрезок объективной действительности, с которым соотносится референциальное содержание высказывания), деятельностной ситуацией, в рамках которой происходит речевое общение, предметно-ситуативным фоном (то, что происходит вокруг), каналом связи осознается большинством взрослых членов социума как ролевые предписания и ролевые ожидания. Это приводит к тому, что каждое высказывание не только несет определенное эксплицитное содержание, но выступает как сложный «знак-признак» того коммуникативного акта, в результате которого оно возникло [Долинин 1983: 39-40].

Однако, в силу того, что ситуации общения бесконечно разнообразны, а речевое поведение адресанта определяется не непосредственно параметрами коммуникативной ситуации, а его субъективным представлением о ней, объективно сходные коммуникативные ситуации разными субъектами могут быть расценены по-разному. «Субъекты, занимающие разные позиции в коммуникативном акте, обладающие разными сведениями относительно референтного пространства и параметров данной коммуникативной ситуации и заинтересованные в получении разной информации, извлекут из данного высказывания разный подтекст» [Долинин 1983: 41].

Вместе с тем, несмотря на вариативность интерпретации, в каждом конкретном случае данное сообщение потенциально несет некоторое объективное имплицитное содержание [там же]. Поскольку вся эта информация теоретически доступна лишь наблюдателю, способному подойти к сообщению со всех возможных позиций, К. А. Долинин сужает задачу исследования до установления наиболее вероятного подтекста того или иного сообщения для определенной категории получателей, находящихся в определенных условиях [там же].

Проблема имплицитного выражения затрагивается также в главе, посвященной проблеме взаимосвязи языка и мышления, вошедшей в состав монографии «Общее языкознание: формы существования, функции, история языка» (1970). Здесь различаются широкое понимание имплицитности (как оно представлено, например, у Ш. Балли) - его можно было бы назвать психологическим, - и более узкое - языковое. Различие между ними зависит от того, с чем сравнивать имплицитное выражение, что полагать в качестве его исходного эксплицитного варианта.

Ш. Балли считает высказывание имплицитным не по сравнению с полным выражением, присущим языковой норме, а по сравнению с психическим процессом образования мысли, суждения, которое он также понимает широко. Сам Балли подчеркивает, что собственно экспрессивные высказывания типа Я полагаю, что подсудимый невиновен в языке далеко не самые распространенные (они, как правило, искусственны с точки зрения обычного общения). Наиболее употребительными являются различные имплицитные формы высказывания (подсудимый виновен), в которых большое значение имеют неартикулируемые знаки - музыкальные (интонация, паузы, ударение и т. д.) и ситуативные. Ш. Балли обсуждает явление имплицитности главным образом в связи с модальностью высказывания.

С лингвистической точки зрения целесообразно считать имплицитными такие выражения, которые противостоят «полным» выражениям в плане языковой нормы (по-видимому, сюда нужно включить и частотность как один из ее критериев), образуя с ними синонимические ряды. Такие имплицитные выражения могут быть в различной степени узуальными, поскольку возможность «неназывания» отдельных компонентов мысли или даже целой мысли заложена в самой системе языка в виде особых форм и конструкций, которые служат именно для имплицитного выражения тех или иных элементов мысли-сообщения в определенных коммуникативных ситуациях. Сюда относятся различные виды эллипсов - традиционных и продуктивных, в том числе и весьма разнообразные типы односоставных предложений [Общее языкознание 1970: 389].

В настоящий момент в лингвистике скрытые компоненты смысла изучаются в свете когнитивно-коммуникативного подхода к языку (Л. А. Нефедова, Г. К. Хамзина). Так, имплицитность рассматривается как одна из важнейших речевых универсалий (Г. К. Хамзина). Поскольку это явление возникает в результате тесного взаимодействия языковых и речевых факторов, имплицитность рассматривается как языковая универсалия (Ю. М. Скребнев).

Кроме того, если одними лингвистами манифестируется существование семантических элементов, не выраженных явно, но вытекающих из эксплицитно выраженных средств (А. В. Бондарко), то другими утверждается, что любой компонент смысла обязательно имеет материальное выражение (Е. И. Шендельс, П. А. Лекант). С указанными подходами соотносятся два направления исследования.

В фокусе первого оказываются речевые действия:

порождение и восприятие скрытых компонентов смысла. Речемыслительная деятельность не сводится лишь к сопоставлению обнаруженных в речевом потоке единиц со списком строевых средств языка (словарем) и установлению их значения (доказательствами этого служат «поиски нужного слова», использование заведомо неточных обозначений с операторами как бы, нечто вроде, буквально и т. п.). Соответственно, необходимо изучение дополнительных операций, не сводимых к отождествлению значений языковых знаков. Такими мыслительными операциями слушающего являются:

а) восстановление лакун в представлениях какого-либо уровня (например, неполноту синтаксических структур);

б) извлечение дополнительной информации с учетом контекста, фоновых и прагматических знаний;

в) «отграничение» замысла говорящего от других интерпретаций (отбрасывание неверных пониманий);

г) определение нереализованных в данном тексте потенций высказывания (выявление «заднего смысла») [Имплицитность… 1999: 11].

Перечисленные операции ведут к обогащению содержания сообщения за счет информации, не выраженной эксплицитно.

В фокусе второго направления - соотносимые с неявными компонентами смысла элементы речи (и, далее, дискурса): «Имплицитность в тексте возникает в результате взаимодействия словарных значений слов с контекстом, поскольку формы этого взаимодействия практически всегда связаны с речемыслительной деятельностью. Слушающий осуществляет референцию, т. е. соотнесение слов с обозначаемыми ими фрагментами реальности, а также восстанавливает регулярно пропускаемые куски смысла»

[Борисова 1999: 30].

Понимание имплицитности как некого пласта смысла, формально не выраженного в речевом акте, но который возможно восстановить путем анализа эксплицитно выраженных элементов, помимо уже упомянутой выше монографии В. Х. Багдасаряна, отражено в работах А. В. Бондарко, А. В. Кунина. В монографии «Грамматическое значение и смысл» (1978) А. В. Бондарко анализирует подразумеваемую импликацию, под которой он понимает семантические элементы, не выраженные в речевом акте языковыми средствами, но вытекающие из эксплицитно выраженных элементов. Близкой является точка зрения А. В. Кунина, высказанная им в статье «Имплицитность - один из системообразующих факторов фразеологической семантики» (1986): имплицитность - это значение или дополнительные элементы значения, которые присутствуют в плане содержания, но отсутствуют в плане выражения (цит. по [Нефедова 2001: 21]).

Интересно в этом смысле замечание М. А.

Федосюк, высказанное в монографии «Неявные способы передачи информации в тексте» (1988):

(цит. по [Нефедова 2001: 22]).

Стоит отметить, что определение «имплицитного» невозможно без учета триады «культура - ситуация - текст». Очевидное противопоставление имплицитного эксплицитному осмысливается исследователями по-разному, поскольку границы явного также не очерчены.

Другая немаловажная методологическая проблема связана с вопросом о проявлении категории имплицитности на разных уровнях языка.

Действительно, в ряде работ имплицитность рассматривается не только на уровне высказывания и текста, но и на уровне слова и морфемы.

Так, рассматривая имплицитность на морфологическом уровне,

Е. Г. Борисова отмечает следующие возможные случаи ее проявления:

б) выражение в некотором контексте грамматической категорией значения, обычно ей не присущего (переносное употребление времени глагола; числа имен существительных; одного лица глагола и местоимения вместо другого);

в) возникновение дополнительных оттенков значения (сохранение результата у совершенного вида; невежливости у несовершенного вида повелительного наклонения при выражении просьбы и др.) [Борисова 19993: 15].

Важно отметить, что исследователь оставляет перечень открытым, не исключая существования сходных явлений. Между тем, отнесение по крайней мере первого из перечисленных автором явлений к случаям имплицитной передачи грамматической информации спорно. Отсутствие поверхностного выражения («морфологический нуль») в системе - такой же знак, как и то, что имеет форму [там же: 16]. Следовательно, мы можем считать, что передача информации эксплицитна. Не является исключением здесь и случай с нулевой связкой есть в русском [там же: 16-17] и с нулевым артиклем в западноевропейских языках [там же: 17-18], несмотря на то, что, как справедливо отмечает Е. Г. Борисова, данные явления вызывают множество споров.

Напротив, есть все основания относить переносное употребление одной граммемы какой-то категории вместо другой граммемы той же категории к проявлениям имплицитного способа передачи информации: «Мы не можем считать, что среди значений настоящего времени есть значение прошедшего и будущего: это уничтожило бы саму идею содержательных оппозиций.

Следовательно, соответствующие смыслы возникают в семантическом представлении сообщения благодаря некоторым действиям слушающего, что является признаком имплицитности информации» [там же: 18].

Рассматривая случаи, в которых грамматическая категория приобретает дополнительные смысловые нагрузки, Е. Г. Борисова приводит в качестве примера появление модальных значений возможности/невозможности и разрешения/запрета у видов глагола. Наиболее четко это проявляется в инфинитивах после слова нельзя: нельзя открыть чемодан обычно означает физическую невозможность, а нельзя открывать чемодан - запрет. В утвердительном варианте - после слова можно - это противопоставление теряет четкость: если можно открывать означает алетическую модальность - разрешение, то можно открыть может обозначать оба вида модальности - и возможность, и разрешение.

Между тем, в контекстах после нельзя отмеченная выше закономерность также не является строгим правилом. Так, можно использовать несовершенный вид для выражения невозможности: «В такой воде нельзя плавать - ноги от холода сведет», - и совершенный вид для выражения запрета: «Нельзя отвернуться от дамы в момент, когда она к тебе обращается». В этих предложениях выбор вида диктуется какими-то иными соображениями, более важными для передачи, чем различия в модальностях, которые для приведенных примеров и так очевидны. Следовательно, и в этом случае мы имеем дело со стратегиями выбора вида, основанными на прагматических соображениях. Поэтому оттенки деонтической и алетической модальностей можно рассматривать как имплицитную информацию, выводимую слушателем наряду с другими оттенками из значений видов и модального слова нельзя [там же: 27-28].

Если при выражении приглашения более вежливо употребить несовершенный вид: Угощайтесь, то для выражения просьбы - совершенный:

Передайте, пожалуйста, соль. Из примеров видно, что значение вежливости невозможно приписать какому-либо виду, из чего автор делает вывод, что оттенки вежливости передаются имплицитно [там же: 28].

В статье «Имплицитная информация в лексике» (1999) Е. Г. Борисова рассматривает аспект имплицитности, так или иначе определяемый лексическим значением.

–  –  –

ее факультативность: результат восстановления информации слушающим может быть неоднозначный [Борисова 1999: 30].

На разных уровнях языка: морфологическом, лексическом, синтаксическом, на уровне сверхфразовых единств, на уровне текста - рассматривается имплицитность в коллективной монографии «Имплицитная информация в языке и речи» (1999).

Одно из закономерных следствий понимания имплицитности как сложного, интегрального явления - систематизация способов проявления имплицитности. Так, О. С.

Сыщиков в диссертации «Имплицитность в деловом дискурсе» (2000) приводит следующую классификацию различных видов выражения имплицитных значений:

–  –  –

По мнению О. С. Сыщикова, во всех этих явлениях проявляется универсальная для любого текста категория имплицитности, каждый вид является выражением различных сторон человеческого мироощущения и выполняет в тексте специфическую смысловую функцию. Одновременно все они способствуют реализации запланированного прагматического эффекта [Сыщиков 2000].

Другая классификация предложена Е. В. Падучевой.

В основе классификации - разграничение различных неассертивных семантических компонентов смысла при сопоставлении их свойств со свойствами пресуппозиций:

1. Логическое следствие. Так, «Иван женат» - логическое следствие высказывания «Иван женат на Марии». «Иван женат» не является пресуппозицией, так как «если Иван не женат, то высказывание Иван женат на Марии просто ложно, а не аномально».

2. Семантическое следствие. «Иван отправил письмо» - семантическое следствие высказывания «Ивану удалось отправить письмо», но не пресуппозиция, так как «из S не следует P: из того, что Ивану не удалось отправить письмо (S), никак не следует, что он его отправил (P), верно как раз обратное».

3. Фоновый компонент. Фраза «Закрой дверь!» не имеет пресуппозиции ‘Дверь открыта’. Строго говоря, пресуппозиции определены только для утверждений. ‘X открыт’ - фоновый компонент в семантике глагола закрыть (X).

4. Вводный/аппозитивный компонент. Ложность вводного («Это допущение, считает Остин, приводит к философской ошибке») или аппозитивного («Витгенштейн, который вначале признавал только доказуемые истины, впоследствии изменил свою точку зрения») компонента не делает высказывание аномальным.

5. Исходное предположение вопроса. Вопрос «В каких странах проводится исследование загрязнения воды?» имеет исходное предположение ‘В некоторых странах проводится исследование загрязнения воды’. Исходное предположение вопроса играет иную роль в коммуникации, чем пресуппозиция вопроса. Исходное предположение может нарушаться без ущерба для коммуникации - в число допустимых ответов на приведенный выше вопрос входит «Ни в каких не проводится». Реплика же, нарушающая пресуппозицию вопроса («Загрязнения воды не существует»), свидетельствует о неудаче коммуникативного акта.

6. Коммуникативная импликатура (импликатура дискурса).

Импликатуры не конвенциональны (то есть не входят в значение слов на данном языке) - «они вытекают из общих постулатов коммуникации и, в принципе, не зависят от языка» [Падучева 1996: 236-237].

Имплицитность языковая категория, подразумевающая отсутствие вербализованных компонентов плана выражения, соотносимых с некоторыми компонентами плана содержания. Вслед за К. А. Долининым, мы отказываемся от вычленения отдельных видов имплицитного содержания высказывания, что обусловлено, прежде всего, целью исследования определением принципа выявления скрытых компонентов смысла высказывания.

Выводы по первой главе

1. Отдельные фрагменты, касающиеся имплицитного в речи, легко отыскать во многих лингвистических трудах, вплоть до «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра. Тем не менее, работы в данном направлении не имели ощутимого продолжения.

Определенные основы были заложены в русле логических исследований, но до середины XX века росту интереса к рассматриваемой теме препятствовало представление о языке как системе и положение о том, что единственным объектом лингвистического исследования является связь звука и акустического образа.

Первоначально целью исследований была природа предпосылок суждения. Имена, обозначая некие денотаты, служат предпосылками для высказываний, не входя при этом в смысл высказывания. Исследование имплицитного в речи (здесь: пресуппозиций) имело целью установление истинностного значения предложений.

2. Развитию взглядов на природу имплицитного способствовала деятельность представителей «философии обыденного языка». Предмет исследования сместился в сторону дополнительных усилий слушающего, совершаемых для понимания смысла высказывания и восстановления неявной информации. Деятельность слушающего, согласно данной концепции, обусловливается рядом коммуникативных постулатов. Особое направление исследований здесь - изучение фоновых знаний коммуникантов и их влияния на степень вербализованности смыслового содержания высказывания.

3. Понимание того, что скрытые компоненты смысла могут порождаться потребностями речевой коммуникации (стремлением экономно выразить мысли или же нежеланием автора нести ответственность за открыто произнесенное высказывание), привело к изучению скрытых компонентов смысла в русле теории речевого воздействия. Вместе с тем, изучается непреднамеренная имплицитность.

Рядом авторов была предпринята попытка объяснить общий механизм возникновения имплицитного содержания высказывания и выявить важнейшие лингвистические и экстралингвистические факторы, способствующие его возникновению. Прежде всего, здесь стоит отметить К. А. Долинина, однако и он сужает задачу исследования до установления наиболее вероятного подтекста того или иного сообщения для определенной категории получателей, находящихся в определенных условиях.

4. В настоящий момент в лингвистике довольно отчетливо представлены два подхода к изучению имплицитности. С одной стороны, манифестируется существование семантических элементов, не выраженных явно, но вытекающих из эксплицитно выраженных средств (А. В. Бондарко). С другой стороны, утверждается, что любой компонент смысла обязательно имеет материальное выражение (Е. И. Шендельс, П. А. Лекант).

В то же время, назрела необходимость в переходе от анализа разрозненных языковых фактов к комплексному исследованию имплицитного в речи, что позволит не только объединить и унифицировать знания, накопленные в различных областях, но и смоделировать процесс восстановления скрытых компонентов смысла. Последнее имеет сугубо теоретическую значимость, поскольку «дихотомия эксплицитного и имплицитного является отражением дихотомии языка и мышления»

[Нефедова 1999: 128].

–  –  –

В живом общении «получатель сам приписывает сообщению некое содержание, извлекая его элементы из своих “фоновых знаний”»

[Долинин 1983: 38], вследствие чего, как отмечает Л. А. Нефедова, «любое высказывание может быть понято неполно, неправильно, ошибочно или вообще быть непонятно получателю сообщения» [Нефедова 2001: 41].

Подразумеваемые стороны несловесной части высказывания: пространство и время события высказывания, предмет высказывания и отношение говорящих к происходящему - В. Н. Волошинов определяет как ситуацию. «Именно различие ситуаций определяет и различие смыслов одного и того же словесного выражения. Словесное выражение - высказывание - при этом не только пассивно отражает ситуацию. Нет, оно является ее разрешением, становится ее оценивающим итогом, и в то же время необходимым условием ее дальнейшего идеологического развития» [Волошинов 1930: 76]. Число возможных ситуаций потенциально бесконечно, соответственно стремится к бесконечности и количество интерпретаций, одна из которых может быть актуализирована в процессе реального общения. В этом отношении восприятие сообщения адресатом имеет решающее значение.

–  –  –

(4) «Конечно, это [речь идет об автомобиле Mercedes-Benz S600 Biturbo] все еще не Bentley и даже не “семерка” BMW, но, по крайней мере, придраться особо не к чему» [журн.].

–  –  –

Обращают на себя внимание и попытки говорящих в ряде случаев свести к минимуму возможность неправильного понимания.

В этом случае мы имеем дело с оговорками, уточнениями, перифразами:

(7) «Особенно порадовало меня твое письмо тем, что ты не сомневаешься, что я все еще люблю тебя. “Все еще” здесь неуместно. Моя любовь к тебе живет в каком-то нескончаемом настоящем…» [Мерд.].

(8) «Она была (и сейчас осталась) хорошей актрисой и очень неглупой женщиной. (Эти слова не всегда сочетаются.)» [Мерд.].

(9) «…трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок» [Булг.].

(10) «Почему это, когда включаешь радио, сразу слышно, что говорит актер? Потому что все у него пошло, театр - это храм пошлости.

Лишнее доказательство, что мы не хотим говорить о серьезных вещах, а скорее всего и не умеем» [Мерд.].

(11) «Это не кажется смешным, это действительно смешно» [рекл.].

(12) «Храните деньги в сберегательной кассе, если они у вас, конечно, есть» [х/ф «Иван Васильевич меняет профессию»].

(13) «“Информационное” насилие. Цель - просвещение, знакомство с положительными и отрицательными сторонами жизни, “расширение сознания”, средством выступает (или в идеале должна выступать) объективная подача информации» [Т. В. Шипунова].

(14) «…славный Амадис Галльский был одним из лучших рыцарей в мире. Нет, я не так выразился: не одним из, а единственным,

–  –  –

Непреднамеренная имплицитность, которая в примерах (7-14) снимается говорящим, может привести к коммуникативной неудаче, что видно в диалогах (15, 16).

–  –  –

И все же в процессе познания действительности мы принимаем некоторые свойства окружающих нас объектов за неотъемлемые, являющиеся обязательными для всех объектов класса. Совокупность «обычных» признаков одного объекта составляет его образ в нашем сознании (концепт) и, как правило, не нуждается в вербализации. Зато вербализуются те признаки, которые не являются «обычными». Данное положение можно продемонстрировать также на явлении, обозначенном в англоязычной лингвистике термином «retronym». Ретроним - особая разновидность неологизма: новое слово или фраза, созданные для уже зафиксированного в языке объекта действительности или концепта, чье первоначальное наименование стало использоваться для чего-то еще или не является более уникальным. Вот несколько примеров ретронимов: «черно-белый телевизор»

(изначально все телевизоры были черно-белыми, поэтому для того, что сегодня мы называем «черно-белым телевизором», достаточно было одного слова;

появление цветных телевизоров стало причиной возникновения ретронима);

«обычный, пленочный фотоаппарат» (появились цифровые фотоаппараты);

англ. «sit-down restaurant» (появились рестораны быстрого питания - fast-food restaurants, take-out restaurants); англ. «snail mail», или «paper mail» (появилась электронная почта - electronic mail, e-mail).

Интересно отметить, что сочетания типа «“обычный” + первоначальное имя» («обычный телевизор», «обычный фотоаппарат» и т. п.) со временем меняют свое значение. Если раньше «обычным телевизором» был телевизор черно-белый, то теперь цветной. Равно как и «обычным фотоаппаратом»

сегодня уже является цифровой, а не пленочный.

Безусловно, отсутствие соответствия между планом выражения и планом содержания может быть вызвано как лингвистическими, так и нелингвистическими причинами. Между тем, в большинстве случаев перенос высказывания из одной ситуации общения в другую не влияет на перлокутивный эффект. Так, возможная реакция «Только сегодня?» на комплимент «Ты сегодня прекрасно выглядишь» не обусловлена контекстом.

В этом отношении важно отметить, что именно отклонение от «обычного» положения дел является причиной для инициации процесса коммуникации. Для понимания того, каким образом представление говорящего о действительности «сворачивается» в высказывание, рассмотрим сущность процесса номинации.

Называя что-либо, человек не просто устанавливает некоторую связь между означаемым и означающим, он создает картину мира, структурирует ее.

В языках номинативного строя имя выделяет, отграничивает какой-то объект, ставит предел между тем, что названо, и тем, что не названо. Если для нелингвиста имя «тигр» означает дикого хищного зверя (значение как объем), то для лингвиста само существование этого имени должно означать, прежде всего, факт выделения некоей сущности из множества сущностей (значение как вектор). Интересно отметить, что данное противопоставление нашло отражение и в типологии лингвистических словарей: на вопрос, что означает слово «тигр», отвечает толковый словарь, тогда как факт выделения тигров из множества прочих животных фиксируется в словаре идеографическом.

Сформулируем нашу мысль в виде правила логического вывода:

1. Если верно, что говорящим вербализовано имя N, то также верно, что существует как минимум один объект, от которого отграничен объект, обозначенный именем N.

Эту мысль можно соотнести с идеей Ф. де Соссюра о ценности языкового знака: слово «существует лишь в меру своего соотношения и противопоставления с ассоциируемыми с ним словами» [Соссюр 2004: 44].

Язык при таком подходе понимается как «система, основанная на психическом противопоставлении акустических впечатлений, подобно тому как художественный ковер есть произведение искусства, осуществленное путем зрительного противопоставления нитей различных цветов; и для анализа такого художественного произведения имеет значение игра этих противопоставлений, а не способы окраски ковра» [там же: 52]. Здесь же необходимо отметить восходящее к В. фон Гумбольдту утверждение об отражении представлений о взаимосвязанности объектов и явлений действительности в тезаурусе носителя данной культуры и данного языка [Долинин 1983: 38].

Аналогичным образом любое слово, обладающее признаком адъективности, имплицирует существование подобного объекта, но с другими свойствами: причастие (пишущий человек), местоимение (мой карандаш), имя существительное (запах дерева).

Словосочетание «зеленая трава» говорит о том, что не вся трава - зеленая, она может быть и иного цвета. В противном случае не было бы смысла обозначать словосочетанием то, что можно было бы без ущерба для смысла обозначить одним словом. В том случае, если бы действительно вся трава была только зеленая, но мы все равно использовали словосочетание, это противоречило бы принципу экономии речевых усилий, так как в норме для выполнения текущих целей диалога высказывание содержит не меньше информации, чем требуется, но и не больше [Грайс 1985]. Соответственно, интерпретатор текста исходит из предположения, что если нечто сказано, значит, на то есть причины. Последние обусловлены языковой личностью говорящего и языковой картиной мира: в языке отражается человеческий опыт, и сама возможность сказать «зеленая трава» говорит о том, что в совокупном опыте русскоязычных людей есть информация о разноцветье травы.

Рисунок 2.

A как вектор

–  –  –

2. Если верно, что говорящим вербализована характеристика A объекта N, то также верно, что во множество объектов, обозначенных именем N, как минимум входит такой объект, который обладает признаком -A.

Еще более прозрачной для понимания наша идея станет, если обратиться к анализу словосочетаний, в состав которых входят имена прилагательные «предыдущий», «предшествующий», «прежний», «прошлый», «старый», «будущий», «новый», «очередной», «последующий», «последний», «конечный»

и т. п., местоимения «этот», «тот», «другой», «иной», «прочий» и ряд других, порядковые числительные («первый», «второй» и проч.). В подобных словосочетаниях наилучшим образом прослеживается идея неединственности, неуникальности:

(17) «В маленьком купе первого класса, которое я заказал заранее, шумно лил дождь по крыше» [Бун.].

–  –  –

(19) «Этому угрюмому скептику претили шумные похвалы окружающих, и после блестящего раскрытия очередной тайны он от души развлекался, уступив свои лавры какому-нибудь служаке из Скотленд-Ярда, и с язвительной усмешкой слушал громкий хор поздравлений не по адресу» [К.-Дойл].

–  –  –

С другой стороны, вербализация характеристики объекта уместна в том случае, если иные объекты, не составляющие с описываемым объектом единый класс, не обладают этой же характеристикой. Так, словосочетание «зеленая трава» возможно только тогда, когда говорящий воспринимает и другие цвета,

–  –  –

3. Если верно, что говорящим вербализована характеристика A объекта N, то также верно, что большая часть объектов, не обозначенных именем N, не обладает признаком A.

Неуникальность, неединственность предмета, явления имплицирует и включение в группу:

(20) «Леонид Парфенов - один из лучших продюсеров и ведущих на телевидении» [б. и.].

–  –  –

(21) «Два вышеназванных фильма интересны фигурой американского актера Джона Малковича, которого называют одним из самых интеллектуальных актеров Америки…» [журн.].

–  –  –

Отметим и обратное явление, когда определение перед именем намеренно не употребляется. В романе «Моби Дик, или Белый Кит» Г. Мелвилла приводится список продуктов, взятых в плавание. В этом списке, помимо прочего, упоминаются «24 000 фунтов тексельского и лейденского сыра» и «144 000 фунтов сыра (видимо, низкосортного)». Делая вывод, что во втором случае говорится о низкосортном сыре, автор тем самым определяет тексельский и лейденский сыры как сыры высшего сорта. Впрочем, интересно уже само по себе разделение сыров на типы: с указанием и без указания сорта.

Отсутствие некоей характеристики предмета речи имплицируется использованием глаголов восприятия, указывающих на сходство, похожесть («выглядеть», «казаться»), включением модальных слов и синонимичных им выражений («хотеть», «пытаться», «думать», «полагать», «считать», «изображать» и т.

(24) «Абсолютно в этом с Вами согласен. Такая постановка вопроса выглядит корректней» [сообщение на интернет-форуме].

–  –  –

(25) «Я вытащил снимок из конверта и разглядел цветную фотографию миловидной, умненькой на вид девочки, большеглазой, с нежным, застенчивым, еще не определившимся лицом» [Мерд.].

–  –  –

Потребность в выражении идеи процесса или состояния стала причиной появления двух языковых категорий - имени и глагола. Есть основания полагать, что изначально функции современного имени (обозначение сущности) и современного глагола (указание на действие, совершаемое этой сущностью, или ее состояние) были слиты в одном звукокомплексе. Во-первых, это утверждение вполне соотносится с идеей о схожести процессов развития языка и усвоения языка ребенком, поскольку, как отмечает Л. С. Выготский, первые с л о в а ребенка - это не те слова, которые мы имеем в виду, когда говорим о лексиконе взрослого. Первые детские «слова» относятся не к отдельному объекту, действию или состоянию, а к ситуации, мыслимой как целое: «Известно, что внешняя сторона речи развивается у ребенка от слова к сцеплению двух или трех слов, затем к простой фразе и к сцеплению фраз, еще позже - к сложным предложениям и к связной, состоящей из развернутого ряда предложений речи. Но известно также, что по своему значению первое слово ребенка есть целая фраза - односложное предложение. В развитии семантической стороны речи ребенок начинает с предложения, и только позже переходит к овладению частными смысловыми единицами, значениями отдельных слов, расчленяя свою слитную, выраженную в однословном предложении мысль на ряд отдельных, связанных между собою словесных значений. Таким образом, если охватить начальный и конечный момент в развитии семантической и физической стороны речи, можно легко убедиться в том, что это развитие идет в противоположных направлениях. Смысловая сторона речи идет в своем развитии от целого к части, от предложения к слову, а внешняя сторона речи идет от части к целому, от слова к предложению»

[Выготский 2001: 289]. Во-вторых, психолингвистические эксперименты показали универсальность некоторых из характеристик невербального, «глубинного» синтаксиса. Было отмечено, что авербальное общение представляет собой поступательное (пошаговое) ограничение действительности. Сначала выделяется некая область действительности, к ней привлекается внимание зрителя, лишь затем показывающий «описывает» эту область действительности. К последующему шагу показывающий переходит, уверившись, что предыдущий был понят зрителем (зрителями) [Горелов 20036: 176].

Можно предположить, что при переводе этих первичных звукокомплексов на современный язык, мы получили бы высказывания типа «это есть x», «это есть y». Потребность в обозначении не только некоего объекта, его существования, но и того процесса, который соотносился с этим объектом, и стала причиной развития категорий имени и глагола. Это позволило, обрисовывая фрагмент действительности, показать изменение некоторого объекта. Иными словами, если имя выделяет объект действительности из множества всех объектов, констатирует существование этого объекта, то глагол показывает изменения, происходящие с этим объектом.

–  –  –

4. Если верно, что говорящим вербализован процесс V, соотносимый с объектом N, то также верно, что большая часть объектов, не обозначенных именем N, не соотносится с процессом V.

С одной стороны, это объясняет, почему глаголы типа русского «быть», английского «to be», французского «tre», немецкого «sein» выполняют роль глаголов-связок, а в своем первоначальном значении часто опускаются в разговорной речи. С другой стороны, если неким объектом совершается действие V, но параллельно это действие совершается также другими объектами, потребности в вербализации этого действия нет. Например, в гипотетической ситуации обороны крепости одновременно рушатся стены.

Тогда фраза «Левое крыло рушится» неуместна, поскольку рушатся все стены.

Более уместно в этом случае вместо указания на единичный объект использовать обобщающее слово, наиболее употребительное из которых в русском языке - «всё».

Поскольку характер совершаемых действий различен, часто вербализуется и образ действия. Потребность в этом возникает в том случае, если характер совершаемого одним объектом некоего действия отличается от «обычного» характера совершения этого действия. Так, наречие во фразе «Лодка плыла быстро» необходимо только в одном из двух случаев. Вопервых, если обычно эта лодка не плавает быстро (в этом случае потребовалось бы уточнение «как обычно», «как всегда»). Во-вторых, если не все плывущие объекты перемещаются с подобной скоростью.

Внесем изменения в приведенный выше пример с обороной крепости:

пусть один из обороняющихся произнесет фразу «Левое крыло рушится слишком быстро». Эта фраза будет уместной только в том случае, если другие части крепостной стены рушатся не с той же скоростью или не рушатся вовсе.

Рисунок 5.

Advm как вектор

–  –  –

Выразим сказанное выше в правилах логического вывода.

5. Если верно, что в глагольной группе VP есть материально выраженное описание образа действия Advm, то существует как минимум еще один способ совершения этого действия - -Advm, более свойственный соотносимому с действием V объекту N.

(30) «Через десять лет … Хьюз перебрался в маленький городок ЛасВегас и начал скупать пустыню в штатах Техас и Невада. А скупив изрядную площадь, он отстроил там промышленную империю и стал жить в изоляции по им же одним установленным правилам»

–  –  –

(31) «Биографы часто пишут, что в детстве Леонардо [Ди Каприо - Д. Х.] безотцовщиной “слонялся по голливудским трущобам” и видел ужасы улиц» [журн.].

–  –  –

(32) «Первые шесть месяцев 1823 года Давид Сешар буквально жил на бумажной фабрике вместе с Кольбом, если можно назвать жизнью полное пренебрежение к пище, одежде и самому себе. Он так отчаянно боролся с трудностями, что люди иного разбора, чем Куэнте, смотрели бы на него с благоговением, ибо никакие корыстные побуждения не руководили этим отважным борцом.

Были минуты, когда он желал только одного: победы! С чудесной прозорливостью он наблюдал удивительные превращения веществ, когда природа как бы уступает человеку в своем тайном противодействии; из своих наблюдений он вывел замечательные технические законы, постигнув путем опыта, что добиться созидательной удачи можно, только повинуясь сокровенной взаимосвязи явлений, которую он назвал второй природой вещей»

–  –  –

6. Если верно, что в глагольной группе VP есть материально выраженное описание образа действия Advm, то также верно, что большая часть объектов, противопоставленных соотносимому с действием V объекту N, совершают это действие иным(и) способом(ами) - -Advm.

Последнее правило было хорошо обыграно в афоризме В. Колечипкого:

«Бог обещал Еве: “Рожать будешь в муках!” Можно подумать, что все остальное - удовольствие».

Можно констатировать, что импликация через распространение глагольной группы сходна с импликацией через распространение именной группы: чем более распространена группа, тем больше число возможных интерпретаций.

Отсутствие действия имплицируется благодаря использованию сослагательного наклонения или модальных конструкций:

(33) «Он должен был быть давно готов, всегда готов» [Ион.].

–  –  –

(35) «Если бы слушался я одной своей охоты, то непременно и во всей подробности стал бы описывать свидания молодых людей, возрастающую взаимную склонность и доверчивость, занятия, разговоры…» [Пушк.].

–  –  –

(38) «Придя в шок от московских цен, не спеши делиться возмущением с первым встречным. В столице принято вести себя так, словно ты можешь купить все, что угодно, но очень разборчив» [б. и.].

–  –  –

(39) «[Модель Хомского] импонировала и лингвистам, и психолингвистам своей бросающейся в глаза оригинальностью, кажущейся динамичностью, она как будто позволяла сделать в лингвистике принципиальный шаг вперед» [А. А. Леонтьев].

–  –  –

Отсутствие действия, процесса имплицируется также благодаря использованию глаголов типа «хотеть», «пытаться», «помогать», «способствовать»:

–  –  –

(41) «Наибольшую веру в свои силы проявило одно социологическое учение, вызвавшее к себе наибольший энтузиазм и по сие время составляющее вероисповедание многих миллионов людей, - учение Маркса и Энгельса, теория научного социализма. Это учение хотело доказать данными научного опыта неизбежность наступления социалистического способа производства, составляющего вместе с тем и идеал современного человечества…»

[С. Н. Булгаков].

–  –  –

Кроме того, отсутствие действия, процесса имплицируется благодаря использованию глаголов типа «думать», «полагать», «считать», «изображать», «выглядеть»:

(45) «Он изображает из себя честного человека» [В. В. Жириновский о Г. А. Явлинском].

–  –  –

Особое внимание стоит уделить глаголам типа «вернуться», «проснуться», «помириться», «воскреснуть», «восстановить», «возродить», «отремонтировать», «отреставрировать», «выздороветь», «успокоиться», общее значение которых - ‘привести в прежнее состояние’; ‘вернуть(ся) в прежнее состояние’. Поскольку использование этих глаголов уместно только в том случае, если было отклонение от нормы, высказывание, их содержащее, соотносится с тремя ситуациями. Первая ситуация - норма (Мp или Мn), вторая - отклонение от нормы (Мp или Мf), третья - возвращение к норме (Мn или Мf).

(47) «В Киеве отреставрировали самолет, на котором человек впервые долетел до Северного полюса» [газ.].

–  –  –

(48) «В Эль-Фаллудже ВС США договорились с суннитами о перемирии, сообщает лента новостей Ha’aretz со ссылкой на катарский телеканал “Аль-Джазира”» [газ.].

–  –  –

(49) «…Бен Ладен вновь отверг всякую возможность заключения мира с США. Одновременно с этим Бен Ладен предложил европейским странам заключить перемирие, “если они прекратят свои нападки на мусульман”» [газ.].

–  –  –

В глаголах этого типа наиболее отчетливо прослеживается связь с тремя ситуациями, разведенными во времени.

Отметим, что полиситуативность, зафиксированная в семантике подобных глаголов, сохраняется и при образовании от них прилагательных:

(51) «Премьера отреставрированной версии знаменитого советского кинофильма 1925 года “Броненосец Потемкин” состоится на Берлинском кинофестивале» [тв.].

(52) «Наблюдение за проснувшимся вулканом прервано из-за аварии на сейсмостанции» [газ.].

(53) «Выздоровевшая клетка еще помнит о своей болезни, задача Спирулины помочь ей забыть о патологии, подпитать ее энергетически, воздействуя на ДНК и РНК, сохранить биоэнергетический баланс информационного кода» [рекл.].

Возвращение к некоему состоянию или манере совершения действия выражается также при помощи слов «вновь», «снова»:

–  –  –

(56) «Тот ураган прошел. Нас мало уцелело. // На перекличке дружбы многих нет. // Я вновь вернулся в край осиротелый, // В котором не был восемь лет» [Есен.].

–  –  –

(57) «Решусь; влюбленный говорун, // Касаюсь вновь ленивых струн; // Сажусь у ног твоих и снова // Бренчу про витязя младого» [Пушк.].

(58) «И воспоминание о том, что я от него слышал там, под сенью терпеливых лесов, когда за моей спиной двигались рогатые тени и пылали костры, - это воспоминание снова всплыло, я вновь услышал отрывистые фразы, зловещие и страшные в своей простоте» [Конр.].

Здесь, как и в примерах (51-53), высказывание соотносится сразу с тремя ситуациями. Одна из них (как правило, настоящее время) является точкой отсчета, две другие - периоды прошлого, для более раннего из которых характерно совершение некоего действия, тогда как для более позднего совершение этого действия нехарактерно.

–  –  –

О взятом в отдельности материальном объекте нельзя сказать, что он существует. Ситуация образуется в результате пространственно-временной координации материальных объектов и их состояний. Если при пространственной координации один объект характеризуется относительно другого, то временная координация устанавливает отношения между состояниями данного объекта, вне его связи с другими объектами [Гак 1973: 359-360]. Иными словами, содержательная сторона высказывания не ограничивается фрагментом действительности (ситуацией), а отражает представление говорящего о действительности в целом (совокупности ситуаций). Поскольку речь есть реализация языковых потенций, язык может быть определен как полиситуативное пространство.

Контуры концепции языка как полиситуативного пространства были очерчены в монографии Н. Б. Лебедевой «Полиситуативность глагольной семантики (на материале русских префиксальных глаголов)». Автор отмечает, что «случаев, когда в речи описывается одна ситуация, в принципе мало»

[Лебедева 1999: 35]. Полиситуативность как универсальная языковая категория охватывает как лексику, так и грамматику [там же: 3], но поскольку исследуется лексический уровень языка, наибольший интерес для автора представляет глагол как ядро полиситуативности. В силу метонимической природы семантики глагола содержательная сторона глагола не ограничивается ассертивной ситуацией, но включает также связанные с ней различными отношениями смежные ситуации. Так, глаголы перешить, отдарить, раздумать и проч. соотносятся не с одной, а, по меньшей мере, с двумя ситуациями: перешить = шить (первый раз) и перешить (сшить заново и поновому), отдарить = дарить и дарить (в ответ на подарок) и т. д. [там же: 62].

Ситуации, составляющие содержательную сторону глагола, имеют разный коммуникативный статус: одна из ситуаций находится в ассертивной части, а другие остаются «в тени», «за кадром», т. е. представлены имплицитно.

Сама ассертивная ситуация может иметь ретроспективный (глаголы с «направленностью взгляда назад»: вернуть, освободить, мстить, выучить, узнать, вспомнить, забыть и т.д.) и проспективный планы (глаголы, содержащие «воспоминание о будущем»: обещать, угрожать, заготовить, бояться, предполагать и т.д.) [там же: 4].

В работе Н. Б. Лебедевой прослеживается интерес, прежде всего, к самому факту передачи содержания о некоем множестве ситуаций в максимальном отвлечении от конкретно-языкового способа их изображения, что и послужило причиной предположения о необходимости различения двух типов таксиса - морфолого-синтактико-лексического («классический таксис»

в понимании Р. О. Якобсона) и семантико-морфемного («второй таксис», «таксис-2») [там же: 62].

Полиситуативность глагольной семантики, на которую обратила внимание Н. Б. Лебедева, есть результат фиксации грамматикой языка полиситуативности семантики клаузы в целом. Поскольку соотнесенность клаузы со временем и пространством в русском языке задается глагольной группой, противопоставление морфолого-синтактико-лексического и семантико-морфемного таксисов не представляется нам необходимым.

Ситуация образуется в результате пространственно-временной координации материальных объектов и их состояний (о взятом в отдельности материальном объекте нельзя сказать, что он существует). Но содержательная сторона высказывания не ограничивается фрагментом действительности (ситуацией), а отражает представление говорящего о действительности в целом (совокупности ситуаций). Поскольку речь есть реализация языковых потенций, язык может быть определен как полиситуативное пространство.

–  –  –

Как промежуток времени, так и область пространства потенциально могут конкретизироваться бесконечно: не сейчас вчера вчера вечером вчера вечером, после заката вчера вечером, после заката, когда небо было еще кроваво-красным; здесь в Челябинске на Северо-Западе Челябинска в одном из скверов на Северо-Западе Челябинска под старым тополем в одном из скверов на Северо-Западе Челябинска и т. п. Независимо от степени детализации как промежуток времени, так и область пространства рассматриваются слушающим как единое целое. Если в высказывании указывается, что некое действие происходило «вчера вечером, после заката, когда небо еще было кроваво-красным», то «вчера вечером, после заката, когда небо уже не было кроваво-красным», данное действие не совершалось.

Слова «здесь», «сейчас» и противопоставленные им «не здесь», «не сейчас», используются в качестве элементов уравнений. Так, область пространства «под старым тополем в одном из скверов на Северо-Западе Челябинска» может быть заменена для удобства анализа указателем «здесь»

или его логическим эквивалентом - Mh.

В дальнейшем для обозначения языковой единицы, соответствующей отрезку действительности, мы будем использовать термин клауза. Мы вводим этот термин в свои теоретические построения, чтобы снять терминологические противоречия, вызванные природой терминов высказывание и предложение, которые не представляются нам приемлемыми. Термин предложение («sentence») как в отечественной, так и в европейской лингвистике является многозначным: с одной стороны, возможен формальный подход к пониманию термина (в письменном тексте - развернутое синтаксическое построение от точки до точки), с другой - смысловой (единица сообщения, обладающая значением предикативности) [Шведова 1998: 395]. Объем понятия высказывание («utterance») четко не определен: высказывание может иметь различный объем - от одного слова до романа в 600 страниц (В. Скаличка, З. С. Хэррис и др.) [Гак 1973: 349]. Чтобы избежать терминологических противоречий, для обозначения минимальной смыслонесущей единицы языка и речи далее мы будем использовать понятие клауза («clause»). Введение термина «клауза» в лингвистический обиход сузило сферу применения термина «предложение». Клауза - грамматическая единица, включающая как минимум предикат, явный или скрытый субъект и выражающая пропозицию . Клауза представляет для лингвистов интерес еще и потому, что в отличие от слова как языковой единицы она однозначна.

Особо стоит отметить то, что, оперируя понятием «клауза», мы не сводим предлагаемую форму анализа к членению высказываний на семантические предложения. С одной стороны, это серьезным образом утяжелило бы процедуру анализа, с другой стороны, подобное членение в естественных условиях не является элементом речемыслительной деятельности (что объясняет существование истинностных высказываний типа «Иван знает, что Нью-Йорк - столица США»). Отметим также, что любой компонент клаузы в реальной ситуации общения может быть развернут в отдельную (зависимую) клаузу. Однако с функциональной точки зрения разница между компонентами «вчера» и «когда позвонила Елена» в высказываниях «Вечером я спал» и «Когда позвонила Елена, я спал» заключается лишь в степени детализации при указании временного промежутка.

Что касается категорий «высказывание» и «предложение», то следует отметить, что они равновелики, могут состоять из нескольких клауз, но не изоморфны. С высказыванием мы имеем дело только в живой речи, соответственно, изучение высказывания возможно только вкупе с ситуацией общения. В этом случае мы выходим на понятие дискурса, когда степень глубины включенности ситуации общения в лингвистический анализ ограничивается лишь задачами конкретного исследования и методологической обеспеченностью.

Наше понимание высказывания совпадает с «фразой» С. Карцевского, которая не имеет собственной, отличной от предложения грамматической структуры. Но если для С. Карцевского (и структуралистской лингвистики в целом) характерно представление о высказывании как результате актуализации предложения, его приспособления к определенной реальности [Гак 1973: 350], то мы идем в обратном направлении - от высказывания, включенного в ситуацию общения, к предложению. В этом смысле утверждение, что смысл текста не сводится лишь к сумме формально выраженных эксплицитных значений, оказывается гораздо глубже: смысл не составляется из значений, как организм не строится из отдельных органов, - по отношению к значению смысл первичен.

Предложение (изолированное высказывание) доступно формальному анализу, позволяющему рассмотреть структуру высказывания, взаимосвязь его компонентов, специфику функционирования в речи. Более того, анализ предложений позволяет выделить в структуре высказывания те элементы, которые в силу своей стабильности и воспроизводимости позволяют людям понимать друг друга.

Повтор словоформы с Стилистика научного языка и литературное редактиродальнейшим расширением ка...»

«ТЕОРИЯ ДИСКУРСА И ЯЗЫКОВЫЕ СТИЛИ УДК 408.53 И. А. Бобрышева Ключевое слово глаза в рамках семантического поля "пустота" в идиолекте М. И. Цветаевой В статье на материале произведений М.И. Ц...»

«Министерство образования и науки Российской Федерации Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования "Саратовский национальный исследовательский государственный университет имени Н.Г. Чернышевского" Кафедра начального языкового и литературного образования МЕТОДИКА РАБОТЫ НАД СОЧИНЕНИЕМ В НАЧАЛЬНОЙ ШКОЛЕ (НА ПРИМЕРЕ СОЧИНЕНИЯ ПО КАРТ...»

« e-mail: ruz-a...»Виктория Горбань ЯЗЫКОВАЯ ИГРА: ДЕРИВАЦИОННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ Отступления от нормы являются предметом исследовательского внимания во ЯЗЫКОЗНАНИЕ Л.Г. Панин Новосибирский государственный университет Месяцеслов Друцкого Евангелия XIV века (типологический аспект) Светлой памяти доктора филологических наук Ольги Николаевны Фокиной Аннотация: В статье исследуется состав чтений месяцеслова Друцкого Евангелия XIV века в с...»

«УДК 004.9 РАСПОЗНАВАНИЕ ОМОНИМОВ И ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКИХ ВАРИАНТОВ СЛОВ ЕСТЕСТВЕННОГО ЯЗЫКА Д.С. Яровая, Д.В. Личаргин научный руководитель канд. тех. наук Личаргин Д.В. Сибирский федеральный университет На сегодняшний день ш...»

«УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ КАЗАНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Том 157, кн. 5 Гуманитарные науки 2015 СОПОСТАВИТЕЛЬНОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ УДК 80/81 СРЕДСТВА МАРКИРОВКИ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОГО ПРЕДЛОЖЕНИЯ В ЛЕЗГИНСКОМ И РУССКОМ ЯЗЫКАХ: СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АСПЕКТ Г.И. Ахмедов Аннотация В статье в сопоставительном аспекте на матери...»

Научно-исследовательские и методические разработки, которые выполнял УНИИАДД в 2011 году 1. Архивная терминология: украино-английский и англо-украинский словарь. Термин выполнения 2010–2012 гг. Адаптация отечественной архив...»

«Опубликовано в: Лингвистика без границ. – Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2016.С.106-131. И.А.Стернин Лингвистическая мифология в обыденном языковом сознании Аннотация: В статье рассматриваются некоторые лингвистические мифы, получившие распространение в обыденном сознании, и проблема их выявления. Ключевые слова: лингвистика, мифология,...»

«Тувинский государственный университет индивидуальный электронный языковой портфель – комплекс электронных материалов, подготовленных обучающимся за определенный период обучения или в процессе работы над каким-либо проектом . Таким образом,...»

«УДК 821.161.1-192(Науменко М.) ББК Ш33(2Рос=Рус)-8,445 Код ВАК 10.01.08 ГРНТИ 17.81.31 А. Э. СКВОРЦОВ1 Казань ПЕСНИ МИХАИЛА НАУМЕНКО И ИХ ЗАПАДНЫЕ ОБРАЗЦЫ Аннотация: В статье анализируется генетическая связь песен М. Науменко с англо-американскими источниками и показывается своеобразие их трансформации в русском контексте. Творчество автора рассматри...»

«Кречетова Анна Валерьевна Проблемы искусства и литературы в творчестве Г. И. Успенского 1860-х – 1880-х гг. Специальность 10.01.01 – русская литература Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук Научный руководитель – кандидат филол...»

«ТЕОРИЯ ДИСКУРСА И ЯЗЫКОВЫЕ СТИЛИ УДК 81"373 Н. В. Козловская Особенности цитирования в русском религиозно-философском тексте В статье анализируются особенности русского религиозно-философского текста, одной из важных черт которого является наличие цитат, совмещающих содержательнофактуальную и содержате...»

« Аннотация: В статье рассматривается обман как худ...» ЗАИМСТВОВАННАЯ ИЗ БУРЯТСКОГО ЯЗЫКА ЛЕКСИКА КАК КОМПОНЕНТ РЕГИОНАЛЬНОГО РУССКОГО ЯЗЫКА В статье обобщены работы по исследованию заимст...»

2017 www.сайт - «Бесплатная электронная библиотека - электронные матриалы»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам , мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.

Семантические преобразования оказываются самыми много­численными и самыми разнообразными. Межъязыковая лексико-семантическая асимметрия, обусловливающая эти преобразова­ния, приводит к тому, что текст перевода никогда не бывает и не может быть семантически тождественным исходному сообщению. Возникает вопрос: каким должно быть семантическое соответ­ствие текста перевода тексту оригинала, чтобы считать эти тексты эквивалентными? Для того чтобы попытаться решить этот воп­рос, следует обратиться к семантической модели перевода, точнее к той ее разновидности, которая построена на компонентном анализе. Метод компонентного анализа, использованный впервые в 50-е гг. XX в., основан на гипотезе, согласно которой значение каждой единицы языка состоит из семантических компонентов - сем. Семы, составляющие значение отдельных лексических еди­ниц, могут быть подразделены на архисемы, дифференциальные семы и потенциальные семы (виртуэмы) 1 . Архисемы отражают те признаки содержания понятий, которые свойственны ряду поня­тий, объединяемых в классы. Так, понятия говорить, произносить, ворчать, пищать, голосить, восклицать, кричать будут объедине­ны архисемой производства звуков человеком; гавкать, мяукать, кукарекать, куковать и др. - архисемой производства звуков жи­вотными. В то же время все вместе они будут объединены архисе­мой производства звуков. Семантическая иерархия оказывается чрезвычайно важной для перевода. Она лежит в основе перевод­ческих операций, основанных на переходе от более частных по­нятий к более общим, и наоборот.

Дифференциальные семы сосредоточивают в себе те призна­ки содержания понятия, которые отличают его от других. В сово­купности они составляют ядро значения слов. Так, русская гла­гольная форма пополз кроме архисемы движения, относящей ее к другим глаголам движения, будет содержать в себе семы начала (движения), образа действия (припадая туловищем к поверхнос­ти), мужского рода и единственного числа субъекта действия, прошедшего времени, характеристики действия (медленно). В об­щей структуре элементарных смыслов данной формы мы можем обнаружить признаки, присущие глаголу ползти в его именной

1 См.: Гак В. Г. Сравнительная лексикология. М., 1977. С. 14-15. 398

форме - инфититиве и, соответственно, в любой другой (1 - движение, 2 - припадая туловищем к поверхности, 3 - медлен­но), в соответствующей приставочной форме - по-полз (начало действия), в соответствующей личной форме (1 - мужской род и 2 - единственное число субъекта действия) в соответствующей видо-временной форме (действие уже началось, т.е. его начало свершилось). Среди дифференциальных сем, присущих глаголу ползти во всех формах, особо выделяется сема медленно. Эта сема относится к разряду второстепенных, или потенциальных, так как отражает второстепенный признак действия. Как отмечает В.Г. Гак, потенциальные семы играют важную роль в речи: с;яими связано появление переносных значений у слов 1 . Соответ­ственно на них строятся самые различные тропы, в том числе и межъязыковые, переводческие.

Понятие семы позволило в свое время построить семантичес­кую модель перевода, которая наглядно показывает, что в перево­де практически не может быть повторена, клонирована семанти­ческая структура знаков оригинального речевого произведения.

Эта схема показывает, как смысл некой единицы ориентиро­вания (ЕО), воспринятой сознанием переводчика (ПЗ - перево­дящее звено), расщепляется на элементарные смыслы, среди ко­торых выбираются наиболее существенные (b , d) которые нужно обязательно сохранить. При этом, естественно, некоторые эле-

1 Гак В.Г. Указ. соч. С. 15.

менты смысла выпадают (а, с, е). После этого в переводящем языке выбирается единица перевода (ЕП), имеющая данные еди­ницы смысла (b, d). Разумеется, она в большинстве случаев мо­жет иметь и другие элементарные смыслы, которые волей-нево­лей приращиваются к общей системе смыслов сообщения, что и приводит иногда к искажениям и во всех случаях дает в переводе не вполне симметричную картину ситуации, описываемой в ори­гинале.

Возникает вопрос: сохранение какого количества элементар­ных смыслов необходимо для того, чтобы перевод данной едини­цы мог считаться эквивалентным?

Дж. Кэтфорд, анализировавший контекстуальные отношения языковых единиц, т.е. связь грамматических или лексических единиц с лингвистически релевантными элементами в ситуациях. где эти единицы употребляются, как, например, в текстах, ис­пользует в своей теории перевода понятие контекстуального зна­чения 1 . Контекстуальное значение представляет собой набор си­туационных элементов, релевантных данной лингвистической форме. Сочетание ситуационных элементов варьирует от языка к языку и очень редко бывает одинаковым в любой паре языков. Кэтфорд приводит пример следующей ситуации: входит девушка и говорит: / have arrived. В переводе на русский язык это выска­зывание вероятнее всего приобретет форму: Я пришла. Если срав­нить наборы элементов ситуаций, отраженных в исходном и переведенном высказывании, то можно увидеть не только их асимметрию, но и количество совпадающих и разнящихся эле­ментов:

Английское высказывание содержит набор из четырех эле­ментов смысла, отражающих четыре признака ситуации, а рус­ский эквивалент - шесть. Общая сумма элементов смысл равна семи. Схема наглядно показывает, что из семи элементов смысла совпадают только три, т.е. чуть меньше половины.

1 См.: Кэтфорд Дж.К. Лингвистическая теория перевода // Вопросы тео­рии перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978. С. 106 и далее.

Чтобы убедиться в том, что для достижения эквивалентности в переводе достаточно передать лишь половину набора элемен­тарных смыслов, проведем такой же эксперимент на материале другой пары языков, а именно русского и французского. Возьмем небольшое высказывание из «Собачьего сердца» Булгакова и его перевод: Пес пополз, как змея, на брюхе - Le chien s"approche, rampant sur le ventre comme un serpent.

Семный анализ высказывания показывает, что исходное со­общение содержит набор из 15 сем, а переводное - 17. Общее число сем обоих высказываний равно 22, а число совпадающих сем - 11, т.е. составляет ровно половину. Наибольшее разли­чие отмечается в группе, обозначающей движение, где из 12 сем совпадают только три. Если исключить сему единственного числа субъекта, совершающего действие, которая дублирует сему, со-

держащуюся в имени, согласованном с глаголом, то совпадающих сем остается всего две. Русский глагол пополз содержит в себе семы и собственно движения, и стадии движения (начала), и способа движения, и скорости движения. Французский глагол s"approcher передает лишь значения движения и приближения. Кроме того, как можно заметить, во французском переводе использован при­ем модуляции: ситуация представлена как бы с противоположной стороны. В русской фразе пес начинает движение откуда-то, а во французской он приближается к кому-то.

Категория рода субъекта движения оказывается нейтрализо­ванной {пес - le chien) в силу того, что половые различия животных не всегда актуализируются в речи. В данной ситуации категория рода и в русском, и во французском языке оказывается малозна­чимой. В тексте эта категория достаточно отчетливо выражается формой подлежащего, согласованного с глаголом. Поэтому ее дублирование формой глагола может рассматриваться как избы­точное. Разумеется, и в русском, и во французском языке в неко­торых случаях формы глаголов дублируют категорию рода, вы­раженную подлежащим или восстанавливаемую из контекста. В русском и французском языках такое дублирование отмечается, в частности, в формах единственного числа глаголов, согласован­ных с подлежащим. Формы французских глаголов не дублируют в формах спряжения категорию рода, эти значения передаются раз­дельными формами. Во французском высказывании значение движения и его стадии передается глаголом, а значение способа движения - причастной формой другого глагола ramper, опреде­ляющей состояние субъекта, в которой также дублируется сема движения.

Проведенный эксперимент наглядно показывает, что для достижения эквивалентности переводного текста исходному ока­зывается достаточным передать лишь половину общего набора элементарных смыслов. Это доказывает относительность самой категории переводческой эквивалентности и определяет тот по­рог, за которым та или иная единица ориентирования как единица смысла исходного текста не может уже превратиться в единицу перевода, т.е. считаться эквивалентно переведенной. Кроме того, этот эксперимент, который может быть продолжен на материале иных пар языков и разных по своей протяженности высказыва­ний, показывает, что в переводе происходит скорее увеличение набора элементарных смыслов, нежели их сокращение. В приме­ре Кэтфорда русский перевод, потеряв из исходного набора один элемент (связь с настоящим), привнес три новых (женщина, пешком, завершенность). В нашем примере, где русское выска­зывание сравнивается с французским, в переводе оказались утра-

енными такие элементы смысла, как прошедшее время (дей­ствие началось до момента речи), начало действия, образ дей­ствия (медленно).

В среднем в переводе достигается сохранение половины от общего семного состава системы смыслов, заключенной в той или иной единице смысла, но в некоторых случаях это число мо­жет быть значительно меньше. Это происходит прежде всего если переводчик применяет адаптацию - прием, изменяющий саму предметную ситуацию. Закономерно предположить, что если в переводе одна предметная ситуация заменяется другой, то и сем-ный состав единиц, описывающий эти предметные ситуации, бу­дет совершенно иным.

СЕМАНТИЧЕСКИЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ

Семантические преобразования оказываются самыми много­численными и самыми разнообразными. Межъязыковая лексико-семантическая асимметрия, обусловливающая эти преобразова­ния, приводит к тому, что текст перевода никогда не бывает и не может быть семантически тождественным исходному сообщению. Возникает вопрос: каким должно быть семантическое соответ­ствие текста перевода тексту оригинала, чтобы считать эти тексты эквивалентными? Для того чтобы попытаться решить этот воп­рос, следует обратиться к семантической модели перевода, точнее к той ее разновидности, которая построена на компонентном анализе. Метод компонентного анааиза, использованный впервые в 50-е гг. XX в., основан на гипотезе, согласно которой значение каждой единицы языка состоит из семантических компонентов - сем. Семы, составляющие значение отдельных лексических еди­ниц, могут быть подразделены на архисемы, дифференциальные семы и потенциальные семы (виртуэмы) 1 . Архисемы отражают те признаки содержания понятий, которые свойственны ряду поня­тий, объединяемых в классы. Так, понятия говорить, произносить, ворчать, пищать, голосить, восклицать, кричать будут объедине­ны архисемой производства звуков человеком; гавкать, мяукать, кукарекать, куковать и др. - архисемой производства звуков жи­вотными. В то же время все вместе они будут объединены архисе­мой производства звуков. Семантическая иерархия оказывается чрезвычайно важной для перевода. Она лежит в основе перевод­ческих операций, основанных на переходе от более частных по­нятий к более общим, и наоборот.

Дифференциальные семы сосредоточивают в себе те призна­ки содержания понятия, которые отличают его от других. В сово­купности они составляют ядро значения слов. Так, русская гла­гольная форма пополз кроме архисемы движения, относящей ее к другим глаголам движения, будет содержать в себе семы начала (движения), образа действия (припадая туловищем к поверхнос­ти), мужского рода и единственного числа субъекта действия, прошедшего времени, характеристики действия (медленно). В об­щей структуре элементарных смыслов данной формы мы можем обнаружить признаки, присущие глаголу ползти в его именной

форме - инфититиве и, соответственно, в любой другой (1 -

движение, 2 - припадая туловищем к поверхности, 3 - медлен­но), в соответствующей приставочной форме - no-полз (начало действия), в соответствующей личной форме (1 - мужской род и 2 - единственное число субъекта действия) в соответствующей видо-временной форме (действие уже началось, т.е. его начало свершилось). Среди дифференциальных сем, присущих глаголу ползти во всех формах, особо выделяется сема медленно. Эта сема относится к разряду второстепенных, или потенциальных, так как отражает второстепенный признак действия. Как отмечает В. Г. Гак, потенциальные семы играют важную роль в речи: с ними связано появление переносных значений у слов 1 . Соответ­ственно на них строятся самые различные тропы, в том числе и межъязыковые, переводческие.

Понятие семы позволило в свое время построить семантичес­кую модель перевода, которая наглядно показывает, что в перево­де практически не может быть повторена, клонирована семанти­ческая структура знаков оригинального речевого произведения.

Здравствуйте!

Любой руководитель хочет, чтобы работающие у него технически грамотные специалисты были еще и адекватными, проактивными и толковыми — то есть обладали такой магической штукой, как «здравый смысл». Ведь ни один руководитель не может знать всего на свете, и ровно для этого ему и нужны люди, знающие предметную область глубже, чем он сам.

Так что же такое здравый смысл, и что это за люди, у которых он есть?

Занимаясь менеджментом уже более 10 лет, я пришел к выводу, что фраза, сказанная Йонасом Риддерстрале «Hire for attitude, train for skills» — совершенно верная и очень точно описывает, а кого же мы-руководители хотим видеть в своих командах, проектах и компаниях. Вот этот самый attitude — и есть святой грааль менеджмента сотрудников. А в более широком смысле и вообще понимания, а кто же живет вместе с нами и рядом с нами в нашем городе, области и стране.

Ниже иллюстрация отсутствия здравого смысла у программиста из старого анекдота:

Анекдот смешной, в то же время в жизни многие из нас часто именно так себя и ведут.

Еще один пример:

Прихожу в строительный магазин за белой краской. Подхожу к продавцу-консультанту с вопросом «А где белая краска? В какой стороне ее искать?» И он вместо того, чтобы просто показать направление и назвать номер ряда с краской, задает встречный вопрос «А что Вы красить будете?», по сути спрашивая «А зачем Вам краска?» Потому, что это важно! Ему важно, чтобы я купил то, что нужно, а не просто белую краску. Потому, что она бывает разная, и если вы красите батареи или потолок — это разные краски с разным составом.

Ровно также нас воспринимает заказчик. Для него код нашей программы — это просто «белая краска». Причем одинаково «белая» в любом из приложений и модулей, которые мы разрабатываем. Вот только состава этой «краски» он не знает, и не просто не знает — он даже не подозревает, что этот состав может быть разным под разные ситуации и задачи.

Возможно вы назовете этот подход «клиенто-ориентированностью» — client oriented approach. И даже, возможно, свяжете его с мотивацией. А самые продвинутые свяжут его с внутренней мотивацией.

Имхо, все эти термины являются составляющими компонентами здравого смысла. Без них — здравый смысл не существует. А с ними? Достаточно ли только этих компонент (ориентация на клиента, внутренняя мотивация)? Нет. Не достаточно.

Представьте себе классического дурачка. Он может быть очень внутренне мотивирован и действительно может хотеть помочь клиенту — ориентирован на него. Этого человека в правильное время, и в правильной последовательности. Достаточно ли этого, чтобы сказать, что у человека есть здравый смысл? Очевидно, что нет.

Нужно добавить в наш коктейль еще один ингридиент — понимание последствий. Некоторые называют его прогнозированием, некоторые осознанием ситуации и ее последствий. Я за «понимание последствий» тех действий, которые мы совершаем, или решений, которые мы, как руководители, принимаем. Теперь-то все? Теперь ОК? У нас есть уже три ингридиента здравого смысла — ориентация на клиента, внутренняя мотивация и понимание последствий.

Покрутите на языке эти три компонента. Допустим, вы нанимаете сотрудника у которого они есть. Всего ли вам достаточно?

У человека, умеющего думать, любая новая информация (новый тайл) должны встроиться в его уже существующую картину мира. И если новая информация никак не может быть встроена, значит думающий человек определит эту информацию как потенциально ложную. Потенциально ложную только потому, что он же понимает — его картина мира может быть неверной. Не умеющий думать — такими мыслями даже не задается! И умный, умеющий думать человек, либо перестроит свою картину мира так, чтобы данная информация могла быть в нее включена, либо точно и окончательно будет знать, что эта информация ложная. Это .

Это и есть пятый и самый важный ингридиент здравого смысла — умение осознанно оперировать картиной мира (умение думать)!

Без этого умения — все четыре предыдущие не помогут, так как мы будет принимать неверные решения, на базе неверной информации, противоречащей здравому смыслу, не стыкующиеся с реальной картиной мира. А потом, приняв такие решения, будем их ответственно доводить до конца, ориентируясь на клиента, будем внутренне мотивированы все это эффективно выполнить, будем понимать последствия наших действий (в неверной картине мира, ага), и будем готовы нести ответственность за наши действия и решения.

Но кому нужна эта ответственность, если мы действуем и принимаем наши решения в неверной картине мира?! Без этого последнего пятого умения наш смысл будет просто смыслом. Он не будет здравым.

Поэтому подбирайте себе сотрудников, друзей, коллег и соратников со всеми пятью компонентами здравого смысла:

• ориентация на клиента
• внутренняя мотивация
• понимание последствий
• ответственность за свои действия и решения
• умение осознанно оперировать картиной мира (умение думать)

Успехов вам в ваших проектах и вашей жизни!